Т. А.
1
Меж нами снова кубокилометры.
Пространства брешь залатывает время, —
как в сказках школьных. Пройденная четверть —
для нас лишь прах, но не тугое бремя.
На выселках, — у дум опять в плену, —
я поднял белый флаг. Но в этом мире
ещё квартал я вряд ли протяну...
как руку помощи, скорбящею во клире.
И церковь, впрочем, тут не при делах,
когда два тела Бог пытает. Тот же —
незримый Дух Святой сгорит в телах,
попутно измельчая комья множеств
нелепых обещаний. Так секунды
скользят по циферблату до минуты.
2
Так наша молодость, уснувши позади,
смягчает нас, и, без ошибки сверив
пути, что, вероятно, завести
могли бы нас в разомкнутые двери
друг друга, разведёт по городам.
Столицы две — извечный спор невежеств —
распределят, как живность по родам,
тебя, меня. Я не жених. Невест же
я не желал. Опричь твоей натуры,
мне остальное — пыль. Астматик — это,
когда дыханье, брошенное в урну,
налажено тобой безсигаретно.
Да, я курю до сих, но ведь и ты
зависима от пепельной версты.
3
Мой Петербург захвачен. Это факт.
В Москве же я — охвачен только плотью,
душой — я где-то в северных бегах,
на облике твоём содретоточен.
Наш шар расколот надвое. Условность —
залог надежды на сухую встречу.
Царит в беседе той немногословность,
как похорон обыденные речи.
Ты спросишь тихо: «Может, кофе, чаю?».
В ответ кивну, не смея проронить
с усохших губ тупое «Я скучаю»,
пытаясь боль в молчаньи схоронить.
А после дома в чёрной жиже, утром,
отыскивать блик стёклышка от люстры.
4
...и говорить себе, какой же я дурак,
что пренебрёг возможностью отнесть
тот славный день, наставший ровно в такт
любви к тебе, ко внятию небес.
Но человечество до крайности спесиво
относится к подачкам от судьбы,
и, может быть, беззвучное «спасибо»
немногим лучше громового «Ты».
Я не люблю тебя уже — лишь имя,
как образа фрагмент, ласкает слух,
но расстоянье буквами лишило
очарования и этот звук.
И память рвётся из извилин мозга
наружу, воплотив мой дальний возглас.
5
Ты вся — в полотнах лучших живописцев,
воспета в музыке, как ангелов толпа,
и в каждой дивной диве разум ищет
твои черты. Но, все их разгребя,
я понял то, что ты неразделима.
Так женщина — есть целостность. Вослед
я воспеваю этой мысли гимны,
минуя мысль о том, что это бред.
Помимо прочих женственных частиц,
во плодородии регалия у женщин:
ненастье — есть отсутствие девиц,
вернее, перспективы воскрешенья.
У «ты» и «я» своё есть расставленье,
а «мы» — всего лишь местонеименье.
6
Недосягаемость твоя — передовая
двух зол: одно твоё, другое — я...
Привет на этот фронт передавая,
учти непреносимость бытия.
Твой взгляд пленит: я будто бы под дулом —
удерживаем им на расстояньи
прыжка в забвенье. Чёрти, я подумал,
что! — будучи в летальном состояньи.
Напряг рассудок, стиснул желваки
под натиском твоим, что ГубЧК:
Готов! — пали! Я вечно жил один
и... получил — плевок, как с губ чека.
Волна. Я пересчитываю мебель
в мозгу, царапая, — из были в небыль.
7
Войне конец, но Керченский пролив
не тянет на него. Проём межножный —
напомнит вдруг о нём: твоей Руси
противен мой линкор — хохлядской роже
не рад твой покровитель. Ну, и Бог
с ним. Я политик, право? Что кому
принадлежит, решать не мне, — я тот,
кто не решился даже своему
преострому, сухому языку
дать впиться в воды бешенной любви.
Снежинки озабоченно текут,
как море, — мой кораблик там убит.
И лучше быть непонятым никем,
чем стать забытым всем и насовсем.
8
Сонеты эти — вроде расставанья
для нас двоих. Точнее, для меня,
поскольку нас уж нет, и я заранее
писал об этом. Такова струя —
кровоподтёки как-то заплатал,
за них вообще тобою заплатил.
А, если ещё чувствуешь запал,
тебе ж не привыкать, — возьми тротил:
нагрей фитиль под 290°
(по Цельсию, конечно) и плевком...
Ты знаешь всё... Оправдываться поздно.
Люблю. Целую. П;л;а;м;е;н;н;о;. Тайком.
Сонетов 8. В лоне чисел адских
взгляни на строки — их тут 112.