Все балерины старятся. И прячутся по шкатулкам. Пачки их рассыпаются первым московским снегом. Пуанты только не тают. Ступни в чешках привычек лёд раскрошили. Все балерины старятся и расползаются. Кто по мужчинам, в коробки – собачьи будки, свои бёдрышки в макси-юбки, куриные – по сковородкам. С детьми разговор короткий: шахматы и ин.яз., в крайнем случае пение. Не поднимают глаз бывшие будущие маленькие гении. Их мамы боятся новых пуантовых зим. Все балерины старятся и расползаются как прутья гнилых корзин. Кто в поселковый ДК через десять станций – воплощать полотна де Га на детском кружке по танцам. Кто-то в частную школу жиреть в физкультурном зале, следя за матами и козлами. Или в хореографии пантоминизировать эпитафии.
Все балерины старятся. И прячутся по шкатулкам. Фарфоровые и пластмассовые, из элитарной культурки переползают в массовую. В красном бархате похоронены на пару с Огинским или Бетховеном. Вечно застывшие а ля згонд, арабеск, аттитюд. Откинется крышка – начнётся этюд. Кружатся, кружатся, кружатся. До потери сознания. Под восторженное дыхание лингвистов и шахматистов.