твой двадцатый год был с тяжелым железным
привкусом боли и бедствия. весь — тоска.
и казалось весь год, что падаешь в бездну:
целый год летишь — не достигнуть, милая, дна.
всем известен страх неизведанного —
он тебя баюкал двадцатый по счету год,
напевал из неизданного что-то протяжно-медленное,
вторя шёпотом: не пройдёт, не пройдёт, не пройдёт.
и порой на горло вставало такое несносное горе,
что не то что кричать, а выдохнуть не было сил.
ты в двадцатый свой год очень хотела увидеть море.
не увидела. пусть. а двадцатый год всё скулил:
"глупая-глупая деточка. ты сломалась и вовсе выдохлась.
баста. фиаско. конец.
глупая-глупая девочка, твоя жизнь нелепая выдалась,
не пойдешь уже под венец.
глупая-глупая деточка, я тебя победил и съел.
глупая-глупая девочка, твоя жизнь — дурацкий скандал.
боязливая, глупая девочка. а я — умный. я — смел:
я тебя износил, искромсал."
но, как принято, сладок и добр финал этой сказки:
год ограничен количеством энных дней.
в двадцать первый год, милая девочка, вступай без опаски.
пой панихиду двадцатому, что есть мочи, и пей:
за душевный покой, за любимых своих людей,
за силу свою, что выстояла двадцатый.
милая девочка, двадцать первый твой год будет
теплей,
добрей,
милей,
смелей,
веселей,
мы с тобой отметим еще двадцать пятый.
потом — тридцатый.