СЕМЕН РЕЗНИК.
(РОМАН В СТИХАХ)
«Пропойск»- какое странное название, не правда ли? Так назывался мой родной город. Теперь это Славгород. Беларусь. Там великолепные живописные места….и, наконец, это моя Родина. Мой любимый город, где прошли детство и юность и, где я был, кажется, счастлив…
Пропойск-так я назвал свой роман.. Начало 19 века.Любовь и ненависть,борьба добра со злом, магия и реализм- всё сплелось в этом романе.
Глава231
А Мария ночь дремала...
Утро ранее настало
И, намаявшись без сна,
Перед иконою она.
Тихо к Господу взывала.
Свечка тускло освещала –
В комнатушке полумгла.
Вот Мария спать легла,
И ей снится сон такой:
Бабка видится живой
И ей что-то говорит…
И вослед идти велит.
И Мария вслед идет,
Босы ноги холод жжет.
«Ой, куда? Куда? Назад!»
Пред кроватью уж стоят –
Той, где бабка возлежала.
Под матрасом что-то взяла
Бабка – Маше подает.
Сон прервался – день встает.
Свечка тихонько трещит,
Маша в ужасе дрожит.
В голове горит одно –
Бабка та. Вот, глядь в окно,
Видны дерев уж очертанья.
«Это явь?» – и до сознанья
Все ж доходит: «Это сон.
Но какой ведь страшный он!»
Улыбнулась виновато.
«Боже, что в руке зажато?
Что держу в своей руке?
Не приснилось вовсе мне!»
Воскричала и вскочила,
Фото на пол уронила.
Непослушною рукой
Подняла перед свечой.
И воскликнула в смятеньи:
– Боже! Отрок из виденья!
Глава 32
Пусть разлука – испытанье.
Встреча же – в ночи заря.
Ждет с любимою свиданья
Сердце, нежностью горя.
И Давид чего-то ждет…
Вот стоит он у ворот:
И когда же он решится,
В дверь заветную войдет?
«Ну, открой, открой же дверь!»
Сердце шепчет: «Не теперь!
Не иди туда, не надо,
Ведь она тебе не рада:
Безразличен ей Давид!
Что мне делать?» – он стучит.
«Боже!» – дверь вот отворилась
И служанка появилась.
И спросила: – Вы к кому?
– Мне бы девушку одну, –
Ей Давид, чуть заикаясь.
– Так к кому? – и, улыбаясь,
На него глядит в упор:
– Были старцы до сих пор.
Молодых здесь нет в помине.
– Мне б Марию видеть ныне.
Мне ее бы увидать...
– Так Марию мне позвать?
– Позови, я буду ждать!
И он ждет, мгновенья вечны:
«Все ж придет! Придет, конечно!»
И сдавило грудь сильней:
«Но вот что сказать мне ей?»
Наконец , дверь отворилась:
–Ты? Давид?! – И удивилась,
Покраснела Маша чуть.
И Давиду сжало грудь:
– Ну, «приют» ты свой нашла,
Коль от тетушки ушла?
Хорошо тебе живется,
Или Сож, Пропойск… неймется?
Захотел поговорить,
Раз пришлося рядом быть.
И услышал он ответ:
– В Могилеве пару лет.
Я привыкла, полагаю,
Но по дому все ж скучаю.
И по матушке своей…
Чаще б ездить в гости к ней,
Но работы много очень:
С пожилыми днем и ночью
Мне за ними наблюдать,
Часто некогда поспать.
Глава 33
Грезы вы, девичьи грезы!
Светлой нежности мечты!
В вас отрада, грусть и слезы,
Их увидеть можешь ты.
Или нет. Но в зимний вечер,
Новогоднею порой,
Помолись, зажги две свечи,
Ставь зерцало пред собой.
В них гляди, не отрываясь…
И заветные мечты,
Пусть неясно отражаясь,
Во стекле увидишь ты!
Вот и полночь, ночь глухая.
На столе перед собой
Маша, свечки зажигая
Непослушною рукой,
Вся в волнении дрожала.
И пред зеркалом предстала
И, по-страшному боясь,
Прошептала, не таясь:
– Что в грядущем ждет меня,
Расскажи, прошу тебя?
Ждать ли мне печаль, отраду,
Расскажи, таить не надо.
Кто мой суженный, скажи,
А коль можешь – покажи.
Так молилася она,
Жутко ей, она одна.
В комнатушке тихо стало,
Пламя свечек затрещало,
Смолк вдруг в печке вьюги вой.
Как в тумане, пред собой
Маша видит: Боже мой!
Стало зеркало темнеть,
И вот, взгляда не отвесть,
Замелькало что-то в нем,
Что-то – дом или не дом…
Вот картинка четче стала,
Вроде мельница стояла.
Рядом роща зелена,
На горе шумит она.
Вот и мельник молодой,
Весь усыпанный мукой,
И лицо под тенью скрыто.
– Как зовут тебя? – Никита.
Кто-то вдруг вопрос задал –
Мельник молча отвечал.
И исчезло все, и скрылось.
И зерцало осветилось,
Видит в зеркале свой лик,
Страх Марии так велик!
Обо всем она забыла,
В голове одно: «Что было?
Что я видела сейчас?
Может быть, устал мой глаз?
Или просто притомилась,
Задремала и забылась…»
Вдруг повеял ветерок,
Оживил ее чуток.
Лай донесся со двора.
«Спать, кажись, уж мне пора», –
Вдруг подумала девица.
Спать легла, но ей не спится,
Все о суженном мечты:
«Кто же, кто же, кто же ты»?
Глава 34
Снег сошел, ушли метели.
Звуки радостны капели,
Уж подснежники цветут,
Как сапфиры, там и тут.
И скворцы уж прилетели,
Сразу радостно запели,
Что опять в родных краях.
На деревьях и кустах
Воробьиный слышен гам.
Гнезда вьют и здесь, и там
На деревьях галки черны.
И сороки столь проворны,
Что везде они трещат.
Уж проснулся черный сад,
На ветвях набухли почки,
Но еще холодны ночки.
Припекает солнце в день,
Но зиме сдаваться лень.
Или мстит зима глухая –
На заре трава седая.
Да порою снег идет,
Но весны уже черед.
Вот и скоро Пасхи час…
У ворот Давид сейчас.
К Маше, Машеньке спешит,
На часы свои глядит.
Стал в Приюте гость он частый:
В день хороший иль в ненастье
Он у Машеньки своей,
Коротает вечер с ней.
Или в роще над Днепром,
Как стемнеет, вечерком,
По аллеям проходили
И о чем-то говорили.
Обнимались или нет?
Знают лишь они ответ.
Вот так время пролетало.
И однажды страшно стало
И тревожно на душе.
– Как сегодня тяжко мне, –
Маша горестно вздохнула
И в окно во двор взглянула.
У ворот Давид стоял:
«Ростом он, конечно, мал, –
Вдруг подумала она. –
Он хоть есть. Я не одна».
И пальтишко быстро взяла,
И, накинув, побежала.
Вот они уж над Днепром,
Время было вечерком.
Над рекой заря сияла,
Точно кровь, вода вдруг стала.
Но заката луч пропал,
Днепр обычным, темным стал.
И еще прошло немного,
Видна лунная дорога,
Чуть колышется волной.
По аллейке шли домой.
Взявшись за руки, бродили,
И смеялись, и шутили.
Им навстречу дама шла,
Близко к Маше подошла.
Воссиял вдруг лунный свет –
Дама держит пистолет.
Хлестко выстрел прозвучал –
И на земь Давид упал:
Он перед Марией встал.
Глава 35
И Марии жутко стало,
И на снег она упала.
И очнулася потом
Уж не ночью, светлым днем.
Было утро золотое,
Зайчик бегал по покою.
Все объято тишиной:
«Где я, где я? Боже мой!»
Оглянулася кругом:
Небольшой покой и в нем
Столик, две кушетки рядом.
На одной – старушка. Взглядом,
С любопытством и тоской,
Прошептала: – Боже мой!
Вот очнулась, наконец.
Честь, хвала тебе, Творец!
И Марии легче стало,
– Я в больнице? – прошептала.
И услышала в ответ:
– В том, кажись, сомнений нет.
Привезли тебя в ту ночь.
Тебе вспомнить все невмочь.
Ты ж в беспамятстве была,
Вот теперь лишь ожила.
И старушка замолчала.
– Что с Давидом? – услыхала.
– Вот уж имя… как святой.
Кто он, муж, любовник твой?
Коль по имени судить,
Он не шляхтич, должно быть.
Может, впрочем, крепостной
Или нехристь, Боже мой!
Не из наших, может, мест.
Не слыхала, вот те крест!
Не слыхала я о нем.
Осенив себя крестом,
Бабка словно затаилась.
Учащенно сердце билось:
«Что с Давидом, жив ли он?
Как он был в меня влюблен…
Даже жизнь не пожалел.
Жаль, что был всегда несмел!
А вот я его любила?»
Сердце больно защемило.
«Жив ли он, как мне узнать?
Коли жив, Господь, дай знать!
Кто желает гибель мне,
Пусть сгорят они в огне!»
Так в душе она молилась.
Дверь со скрипом отворилась,
Входит доктор с бородой.
И промолвил: – Что с больной?
Сразу видно, на глазок,
Стало лучше ей чуток.
Пульс Марии проверяет,
Говорит ей: – Полагаю,
Завтра выпишу домой.
Но хоть день чтоб был покой.
Стресс, скажу, сильнейший был,
И он мозг ваш отключил.
А Мария ему вдруг:
– Что с Давидом?
– Он ваш друг? –
Врач надолго замолчал.
– Жив пока, – затем сказал.
– Но он будет, доктор, жить?
– Надо Господа просить…
Все всегда в его руках,
Вы ж в душе презрите страх!
И не думайте о нем,
Пусть идет все чередом.
Кстати, рад был доложить,
Что стреляла, стало быть,
Показания дает…
Чтобы жить вам без забот!
Чтобы не было проблем,
Не касайтесь этих тем…
«Что же, что же мой Давид?
Без сознания лежит?
Иль ему вдруг лучше стало?»
Маша этого не знала,
Горевала оттого:
«Мой Господь, спаси его!
И, как прежде, вечерком,
Чтоб гуляли над Днепром…»
Маша горячо молилась,
По щеке слеза катилась.
Глава 36
Нет Давида уже сутки...
Мать его ни на минутку
Не отходит от окна:
Сына милого она
Все, вздыхая, ожидает.
И подумать, что не знает:
«Где ты, где сыночек мой?
Ну, приди скорей домой!»
Сердце сильно-сильно бьется:
«Пусть, Господь мой, отзовется».
Просит Бога, чтоб домой
Сын вернулся бы живой.
И вот так она сидела.
Еще солнце не успело
Путь по небу завершить,
Дверь пришлося ей открыть.
Муж явился, воскричал:
– Вот беда! – и зарыдал. –
Мой Давид! Сыночек, мой!
Может, ты уж не живой!
И в очах все потемнело
Молвить слова не успела,
Опустилася на пол.
В чувство муж жену привел.
– Что с ним, что? – она стонала. –
Боже мой, я это знала!
Может быть, погром опять?
Стала громко причитать.
Муж, рыдая, ей в ответ,
Что погрома вовсе нет,
И в больнице сын сейчас.
И собралися тотчас,
И идут скорей они,
Вот у лечебницы двери…
И, волнуясь, внутрь вошли.
– Вы к кому, к кому пришли? –
Обратилась к ним девица,
Глядя на потухши лица.
– К Давиду… Каплану… наш сын...
– Он без сознанья, господин.
Им – по белому халату,
И они идут в палату.
Вот на койке их Давид
Окровавленный лежит.
В миг волнения забыты,
Горечь вырвалась открыто.
И стенала громко мать:
– Мой Господь, не дай узнать.
Что я сына потеряю.
Я Тебе всегда внимаю!
Он, пускай, увидит свет!
Ведь его дороже нет!
И Давида целовала.
На лицо слеза упала.
И очнулся наш Давид.
– Где Мария? – говорит.
Переглянулись мать с отцом:
– Ты лежи, о ней потом,
Поправляйся, мой сынок.
Мама вынула платок,
И Давиду приложила:
– Что она, с тобою была?
И услышала в ответ:
– Без нее не мил мне свет!
И Ревека зарыдала,
И Давида целовала.
А потом, уж в час ночной
Шли, печальные, домой.
Вскоре свечи зажигали,
До утра, молясь, не спали.
Лишь о сыне разговор:
«Любит гойку до сих пор!»
И не знали, как им быть,
Надо что-то же решить:
«Поговорить с Марией, может?
Нет, она нам не поможет.
Все же, как нам, как нам быть,
Чтоб он мог ее забыть?
Уехать нам из Могилева?»
Та задача снова, снова…
Бились, бились целу ночь:
– Лишь бежать отсюда прочь!
Из-за сына дорогого…
Боже мой, не надо строго,
Сына строго осуждать.
Дай нам снова все начать.
Дай наладить жизнь сначала…
– За океан! – вдруг прозвучало.
Мысль мелькнула в голове.
Яков так сказал жене:
– Здесь нам надо все продать
И в Америку бежать.
Глава 37
Быстро майски дни летели,
Грозы первые гремели.
Травка ярко-зелена.
А Мария, что она?
Все по-прежнему страдает?
Нет, Давида посещает…
В выходные, правда, дни.
Долго шепчутся они –
А старушке не слыхать.
Но она все хочет знать,
Говорят о чем те двое,
Ловит все, забыв о зное,
Что царит вокруг теперь,
Хоть окно открыто, дверь.
– Я, Давид, хочу сказать:
Повидала твою мать…
Вечерком пришла ко мне.
С нею речь шла о тебе.
Ей бы сына уберечь…
Не ищи со мною встреч.
Что встречались – что с того?
Мать из рода твоего…
Там найдет тебе невесту.
А я что? А я не к месту.
А Давид? Все слышит он
И словами поражен.
Что сказать, ответить ей?
А она: – Прощай! – скорей
Вдруг покинула палату.
Через день в родную хату
Заходил уж наш герой.
– Рада я, сыночек мой! –
Тихо мама прошептала
И его поцеловала.
Поцелуя нет в ответ.
– Сядь, готов уже обед,
Вот домашнее, сыночек, –
Фаршированной кусочек
Щуки мама принесла.
Нежно: – Ешь, – произнесла.
Но не ел, увы, Давид,
Ведь душа в огне горит.
О Марии в мыслях он
И из дома вышел вон.
И направился в «Приют»,
Как на страшный шел он суд.
Час стоял он у ворот,
Как во в сне, домой идет.
Глава 38
Как быстро время пролетело,
Вот лето звонкое пропело,
Желтый лист и там, и тут –
Дни холодные грядут.
Сентябрь громко в дверь стучится,
И ночью хладною искрится
Порою иней на траве.
Проснувшись рано на заре,
С корзинкой Маша – на базар,
Пошла купить в «Приют» товар.
И овощей чтоб взять немного.
Какая рань! А уж дорогу
Марии трудно перейти:
Крестьянам нужно привезти
С окрестных сел картошку, скот…
«Верно, из Пропойска кто везет…»
С трудом среди телег идет,
Затем аллеечка одна –
И на базаре уж она.
Но где товар, что нужен ей?
Мясная лавка вдруг пред ней.
«Зачем, зачем?», – она не знает.
Рука ее дверь открывает,
И вот вовнутрь она идет:
«Конечно, он меня не ждет?»
И сердце томно замирает.
Но странно то, что замечает:
Давида нет, мясник другой
Теперь хозяин лавки той.
И не решается, как быть.
Марии хочется спросить,
Куда Давид вдруг подевался
Иль, может, дома он остался?
Хотя мясник теперь другой.
Вдруг слышит голос пожилой,
Знакомый ей, и обернулась:
Рахиль увидев, улыбнулась.
Была приветлива та с ней:
– Ты как живешь? – она скорей.
И услыхала про «Приют».
– А мы вот все остались тут,
Только Давид с отцом далече…
Дай Бог скорее с ними встречу.
Дай Бог нам свидеться хоть раз.
Они в Америке сейчас!
Они там фирму основали
И «Голливуд» ее назвали!
Глава 39
Что происходит в жизни с нами –
Все не случайно. Небесами
Написан каждый шаг и вздох.
И коли день случился плох,
То не вини себя напрасно.
Скажи: «Так надо! Жизнь прекрасна!»
И постарайся мудро жить,
Не ненавидеть, а любить!
День угасал, уже зарею
Небесный свод охвачен был.
Уж месяц дымкой голубою
Меж бледных звезд во тучах плыл.
И тишь кругом. Волна лишь плещет,
Лаская берег золотой.
В воде сребристый месяц блещет.
В лугах же – нега и покой!
Весь Сож укрыт прозрачной мглою,
Волна туманная катит.
Объят звенящей тишиною,
Печален луг, сребром укрыт.
И в роще ветерок витает,
Во темных кронах шелестит.
Душа ликует и страдает,
Внимает Богу и грустит.
«Как хорошо, опять я дома,
Забыть «Приют», навек забыть!
Вдали слышны раскаты грома,
Дождю, наверно, скоро быть».
Мария встала, отряхнулась
И побрела она домой.
И пред иконой помолилась,
И позабылась в час ночной.
Проснулась с утренней зарей:
«Уж навестить больных пора»,
Но лай донесся со двора.
Мария удивилась очень
И, выждав чуть, открыла очи.
Затем, отрады не тая,
Вскричала: – Боже, дома я!
Затем и в горнице убрала,
Стирать Полине помогала,
И в печь поставила пирог.
«Был тот «Приют» мне, как острог, –
Мельком подумала она. –
Теперь я с мамой, не одна».
И за обедом удивила:
– Останусь дома! – заявила.
Я не вернуся в Могилев.
С тобой всегда я буду вновь.
И мать ее возликовала:
– Я знала, доченька! Я знала,
Что возвратишься в отчий дом.
Они обнялися потом
И вместе Библию читали.
Из книги наземь вдруг упали
Листочки или письмена.
Полина подняла. Она
При этом страшно побледнела,
На фото мальчика смотрела:
– Откуда? – Хрипло говорит,
И на глазах слеза блестит.
И, пошатнувшись, бы упала,
Но дочь Полину поддержала
И усадила на кровать,
Бояся слово ей сказать.
И маму обняла, ласкала,
Потом, не выдержав, сказала:
– Скажи мне, матушка, открой,
Что это вид печальный твой?
Кто он, кто он? Ответь ты мне!
– Он… он, дочушка, брат тебе! –
Полина тихо прошептала
И громко-громко зарыдала.
Глава 40
– Отца и матери не зная,
Жила крестьянка молодая.
(С родных – лишь тетушка одна
Жила в избе с ней.) И она
И в огороде, и на поле
С утра до вечера. О доле,
О той, что надобно страдать,
Она не думала и в пять
В луга буренушку гоняла.
Друзей, подруг она не знала.
И так росла она одна,
И горевала, что бедна.
Одна была у ней отрада:
На берега Сожа так рада,
Она так рада приходить –
Там обо всем своем забыть
И там восходом любоваться,
И там счастливою остаться.
Хотя, быть может, лишь на час…
Вот на тропинке в роще раз
Ей повстречался паренек
(Любви пришел, наверно, срок).
Как бы в душе зажег он свет,
А было ей семнадцать лет.
Им даровал любовь Творец.
То я была и твой отец!
И долго-долго мы встречались,
Затем пошли и обвенчались…
Его отец, сестра и мать –
Никак меня им не признать.
Возненавидели меня:
Без роду-племени ведь я!
А кто они? Их знатен род.
В их доме ровно через год
Мы с твоим братом появились.
О, как они ужасно злились!..
Но тетка больше всех твоя,
Она, и злобы не тая,
Грозилась из дому изгнать.
И продолжала братцу лгать
О нас и строить наговоры.
Отец, взломав души запоры,
Однажды руки наложил,
Себя, несчастного, сгубил.
А твоя тетка обвинила
(Она «цыганкой», помнишь, была),
Что это я во всем виной
И враз расправилась со мной.
Был жгучий ветер и мороз,
И, не стыдяся горьких слез,
С тобой, кровинушка моя,
Куда бреду – не знала я.
Твой брат Иван у них живет.
А тетка же из года в год
Мечтает нас со света сжить,
Чтобы наследство получить! –
Перстом себя перекрестила,
Полина фото положила
И зарыдала тихо вновь:
– Была добра со мной свекровь.
И сколько ей теперь уж лет?
– Ее на свете больше нет, –
Мария тихо прошептала
И нежно мать к груди прижала.
Глава 41
Тишиной объяты, спят сады и хаты.
Жемчугом усыпан, блещет небосвод.
«Как же я была счастлива когда-то,
У Сожа седого, у туманных вод!»
Ночка так спокойна и луна светила.
Среди зорь невеста золотой фате,
«Неужели это все когда-то было,
Или это лишь приснилось мне?»
И не спит Мария – сердце вдруг заныло.
В горнице холодной слышен вьюги вой.
«Может, я Давида все-таки любила,
Хорошо бы было, чтоб он был со мной!»
Грустно, грустно стало в сердце одиноком
И скользит слезинка по ее щеке.
«Как тебе живется там, в краю далеком,
Ты забыл, иль помнишь, друг мой, обо мне?»
Так она мечтала, может, задремала.
Видит вдруг виденье или сон такой?
Одиноко в пуще в ночку на Купалу
Папоротник Маша ищет голубой.
Среди сосен бродит по траве высокой
В вышине средь зорок месяц золотой.
На полянке светит что-то недалеко,
Вдруг цветок желанный видит пред собой.
Но когда в волненье руку протянула,
Чтоб цветок заветный поскорей сорвать,
Тут же все исчезло, ноченька минула.
Машенька проснулась – начало светать…
И быстрей к иконе, зажигает свечку,
Помолилась тихо, к Господу воззвав.
И сухих дровишек набросала в печку,
И пошла к коровке, в горнице убрав.