сколот верх анархии
и отзвуки рыбоедства стесняют
температуру плетения,
робкую смазку благоприимства.
жалуется роба сквозь яд,
сквозь слово низкое, как стол,
как панама, как память.
речет река своими рудыми пергаментами,
поет сталь рубленая о своих
приплюснутых презервативах,
глаголет ткань немая, обрезанная средь суток
ракит, средь сволочей свалки,
средь рубильников синевы, припрятанной под
строчками кукурузника, под
фаллосами карандашей фривольных.
буржуй планету чистит пьяными хот-догами,
раскрывает суть дрючков, метрику
мотылька.
кажимость приносит душу в мачту,
майя дорожит своими раздавленными
стульями полонеза.
неказистый поросенок локаторов
подписывает
смелые плавильные горжетки,
расписывает краденые палочки навозных
дубленок.