Снег не умеет стучать по стеклам и крышам,
и потому он внезапен, вкрадчив, неслышен,
Вдруг просыпаешься – жизнь, точно мел бела,
пишет по аспидной осени, что была
сладкой, душистой, как наливной ранет,
росной, купавной.
Но доказательств нет.
Мир индевеет в саване белизны,
вместе с надеждой очнуться однажды, будто
VIP-мертвецы в криокапсулах ждут побудки,
в дивном грядущем, которому не нужны.
Если бы Герда не спасла Кая,
может, его ждала бы судьба такая:
окоченеть торосов седых среди.
До скончанья времен, навсегда, навеки,
в бликах слепящих, но уже не на свете -
неповзрослевший старец со льдом в груди.
Вроде строки бегущей направо слева
до бесконечности,
хоть весь лед искроши,
всё-то слагает из блестких кристаллов слово,
гулкое, не греющее души.
Но не постичь в неге тепле и лени,
что и мороз жжется, как кипяток,
там, где сентиментальны разбойники
и быстры олени,
там, где тропа – лыжня, а река – каток.
Жарко в пути, ведущем вечерней тенью
мимо хрустальных елей и волчьих стай,
мимо зимы, нахлёстывающей метелью.
Не опоздай Герда. Не опоздай.