Свеча, словно мачта из целой сосны или тика.
Без рей, парусов, канатов и шкотов.
Музыка где-то, словно пламя, тихо-тихо
колышется еле слышно.
Пламя, словно маленькая птица,
бьётся над гнездом сгоревшей свечи,
стоящей посреди расплавленной начинки пиццы.
Парафин, когда жидкий, горячий, отсвечивает.
Поднимаясь вверх, горячие пары
пропитываются обугленную нить.
Сгорает, растекаясь лужей парафин.
Раскалённым углём заканчивается фитиль.
Остывая, становится непрозрачным, задерживая свет.
И внутри его заканчивается всякое движение.
Полиэтиленовый, разорванный пакет
покрыт безформенными отражениями.
Между окном и рукой
занавеска, стекло, невидимый берег, суша.
Достаточно встать, двинуть рукой, собой,
чтобы вывалиться наружу.
Ветер рванёт занавеску, как парус,
ударит "кровавым" узлом вырванного линя
по свече. Погасит враз.
А потом, как за чайку, пока лечу, возмётся за меня.
Или выдти из дома, без света, ощупывая дверь, косяк,
пройти вперёд сквозь бриз,
вперёд на шум, на люминесцентный свет. Там маяк.
И, обнимая волны, с пирса - вниз.
Между рукой и залитой парафином миской -
уцелевшие от ужина продукты, куски и крошки.
Рядом с ними - трепещущая, чистая,
нетронутая столовая ложка.
Те, кто обещал промолчать, - промолчали.
Кто по контракту на малые войны,
кто спился, кого кончили,
кто застрелился, кто умер от наркоты.
Если кто и узнает,
то монах или поэт.
Кто им поверит. Чайки над морем, как пламя.
Пламя за фитиль ещё держится. Бьётся... Бьёт...
Что ты шептала тогда, сгоряча?
Не кричала, а будто сгорала.
Свеча почти добивала.
Всё. Вспорхнула... Улетела...