На своей страничке продолжаю печатать
рассказ Своей супруги - Людмилы Переверзевой
"Дети войны"
- 22-
Первый рабочий день прошёл очень быстро, всё время «на ходу». Телеграмм было много, но в основном «казённые», т.е. адресованные на учреждения, в том числе и на госпиталь. Шла битва за Ленинград и потери были не малые. Раненых было много. Первый рабочий день закончился в 3 часа дня. Я пришла домой, а Витя уже с Валиком мастерил самолёт. Воды и дрова Витя уже принёс. Я пошла в огород надёргать мелкой свеклы и моркови, которые уже не росли, да и в сентябре ботва не такая, как летом.
Вечером пришла мама сготовила «ботвинник», но на этот раз мы снабдили его и хлебцем. На душе было и легко и гордость за то, что мы уже работаем, и у нас будет всё хорошо. Поужинав, сели возле топившейся печки и по очереди рассказывали, как у кого прошёл день. Мама по-прежнему просила нас, чтобы мы «перебороли себя» и пошли в школу ну хотя бы на будущий год. Мы с Витей отмолчались.
Я напомнила маме, что надо бы дяде Саше ответить, что у нас всё хорошо, но Витя, вдруг, отскочил от печки и набросился на меня с упрёком: «Ты что, хочешь навредить дяде Саше?», - «Почему? – Мы же уже работаем и карточки хлебные есть, а это главное», - возразила я. – «Да пойми ты, он сказал, ему писать не надо. Но помнить надо, поняла? А если что, приезжайте вместе с мамой, устроимся. Вот что он сказал, а ты забыла!».
Мама обняла меня, Витю и погладила Валика по голове: «Взрослые мои, добрые мои деточки, не ссорьтесь. Когда война закончится, у всех будет всё хорошо, и нас Господь не забудет. Пойдёмте спать, завтра рано вставать. Нам на работу, а к Валику приведут подружку Валю, им будет не скучно. И завтра же надо навестить бабушку. Может ей получше, и забрать её домой». У бабушки был инсульт и потеря памяти. Её, как заслуженного железнодорожника, брали в больницу и подолгу там лечили.
Так прошло четыре месяца. Витя работал с монтёрами – помощником. Я же за это время, продолжая носить телеграммы, выучила нумерацию коммутатора и даже изредка пробовала на нём работать. Меня телефонистка – Прасковья Васильевна Фалькова– приглашала за коммутатор, приговаривая: «Была бы ростиком побольше, хорошо бы было».
Зимой умерла телефонистка тётя Люба Тараскова от тяжёлой болезни. И Прасковья Васильевна посадила меня за коммутатор: «Нумерацию знаешь, работать умеешь, помогай». Но перед тем, как сказать мне эти слова проэкзаменовала меня и строго объяснила и напомнила о правилах «по долгу службы». Я второй раз подписала соответствующую бумагу. На коммутаторе работала под присмотром Прасковьи Васильевны примерно месяц.
И вот я – телефонистка. Но чтобы быстро включать и отключать абонентов, приходилось, из-за малого роста, стоя. Однажды в зал, где работают телефонистки, вошёл начальник – Пётр Максимович Лазарев. Он увидел, как я верчусь у коммутатора стоя, промолвил: «Непорядок!» и вышел. Минут через пять возвратился снова, но уже с мужчиной и указал на меня. Тот метром измерил меня вдоль и поперёк спины и сказал: «Да для её спинки и одной доски хватит!» - «Нет, ты уж делай сиденье по шире, - сказал Пётр Максимович, - она у нас подрастёт и поправится». К концу смены мне уже принесли табурет, - смешной, высокий с подножкой. Я села на него и Прасковья Васильевна сказала: «На кресло царское!». Смеялись все. Но мне было удобно, и я была рада своему креслу. Работала я охотно, по-взрослому серьёзно. День за днём, месяц за месяцем…
В доме нашем было тепло и уютно. Мамочка чаще стала улыбаться. К нам стали заходить женщины с маминой работы и подружка Надя. Пили чай с клюквой (а по праздникам с брусникой), пели песни, рассказывали новости. Вспоминали о своих родных, которые на фронте. Мама по-прежнему шила кисеты, а я, как могла, их вышивала и мы отправляли их на фронт. Мама умела гадать на картах, и она выполняла желание гостей, - гадала, а также пела свои любимые песни, сопровождая пение «бренчанием» на гитаре. Вообще-то, она играть не умела, но всегда, беря гитару в руки, принимала позу заправского гитариста. Потом погладит гитару, как ребёнка, дёрнет за струну. И пока струна звенит, споёт куплетик песни, и снова дёрнет струну
- 23 –
Однажды, я закончила свою смену и уже убирала своё кресло за коммутатор. Ко мне подошла телефонистки Вера и Наташа и спросили, хочу ли я пойти с ними на танцы в клуб. Там военные устраивают вечер: они после госпиталя уходят на фронт. – «Ой, да!», - «Тогда, приходи сюда, и вместе пойдём». – «И как поздно?», - «Нет, в 5 часов вечера, в 9 вечера у них отходит эшелон. Я так слышала», - сказала Наташа. Я поняла, что была телеграмма. – «Пойду», - сказала я. Как же я была рада. Я – взрослая! Мне можно уже на танцы!! Как могла, я причесала, накрученные на бумажку волосы, которые уже хорошо подросли. Казённое платье, (форму почтового работника) отпарила. Кирзовые полуботинки уже были по ноге, правда чулки были заштопаны на коленках и пятках, - мамочка очень хорошо штопала. Я была на вершине счастья! Радость моя так и выплёскивалась из меня!
Пришли в клуб. Народу гражданского тоже было много. На сцене за трибуной был начальник госпиталя. Говорил напутственные слова. Благодарил солдат за службу. Потом выступал начальник Исполкома… Заиграла музыка и стали убирать скамейки, освобождая место для танцев. Скамейки разобрали быстро. Мы стали приводить себя в соответствующий танцам вид. Первая сбросила фуфайку на скамейку Вера. Из свёртка достала туфли, а валенки поставила под скамейку. То же самое проделала и Наташа. Я стала снимать с себя пальтишко, но меня остановила Мария из кросса (аппаратной) и говорит: «Ты пока посиди. Мы потанцуем, а ты потанцуешь потом».Все убежали в танцевальный круг, а я осталась с фуфайками. Я заворожено смотрела на танцующих. Ко мне подсел не молодой солдат и спросил: «Что, дежуришь, не танцуешь? Я тоже не танцую, дочка, давай вместе на них поглядим. Кто-то будет помнить эти танцы, с кем танцевал, а кто-то и не… , - он не договорил,- а сейчас давай вместе за них радоваться». – «Я и радуюсь», - ответила я. Неожиданно музыка замолкла и громкий голос скомандовал: «Отбой! Спасибо, граждане, за ласку и уют. Нам пора!». Клуб быстро опустел, а за дверями слышались команды командиров. Мои подружки быстро оделись, а Маруся мне сказала: «А ты не обижайся. Ты ещё потанцуешь! Лишь бы кончилась распроклятая война». Народ долго смотрел в след солдатам и уходящего эшелона, потом медленно, молча, разошёлся.
На почте меня ждала мама. Она всегда встречала меня вечером. Говорила: «Вышла подышать»...
Дома мама меня спросила: «Как ты себя чувствовала в клубе? Что порадовало, что огорчило, хоть я и понимаю, чтО ты должна была чувствовать, но ты не обижайся». – «Мне и Маруся (инженер)так сказала, чтоб я не обижалась», - ответила я маме и встряхнув головой, поняв, что уже взрослая, пошла к столу, где Витя читал Вале стихи из книжки. Мама, с испугом в голосе, вдруг остановила меня: «Постой, дочка, как ты ходишь»? – «Та-ак», - сказала я, и пошла дальше, виляя бёдрами. – «Стой, стой, моя хорошая. Где ты видела так ходят?» - «Мама, все женщины так ходят»! – «Не все, моя хорошая, не все, - мама подошла ко мне, обняла за плечи, поцеловала в голову, - надо поучиться ходить, но это завтра, после работы. Начнём уроки ходьбы». - «Мама, в Починках она не ходила так», - вставил своё слово Витя, и как-то по другОму посмотрел на меня, толкнул в плечо и сказал, - Не обижайся»!
На завтра, после работы, началась «учёба» походки. Мама спросила: «Кому ты подражала своей походкой»? Я сказала, что в санбате медсестра так ходит, и другие там так ходят. – «Забудь, как ходят они! А ты будешь ходить по земле твёрдо, уверенно. Подвела мама меня к печке и сказала, чтоб я шла к столу, приговаривая: «Бёдрышки оставь в покое, ступай ножкой другой и правую ножку не косолапь. Ножку ставь прямо, тебе легче будет ходить, и ноги не будут уставать». Таких уроков было много, а в обучении мама была строга. В конце концов я ходить научилась.
Так дни шли за днями, мы втроём работали и были вместе. Всё это было – счастье!
***
(Продолжение следует)
http://stihi.ru/2018/12/01/7154
***
г. Пикалёво, Ленинградская область
***