Пойдем же, только ты и я,
В час, когда вечереет небо дня,
Подобно пациенту на кушетке под эфиром;
Давай же пробежим по улочкам безлюдным,
Когда пора домой персонам нудным
Из беспокойных номеров в дешевеньких отелях однодневных,
Из проходных кафешек с меню из устриц повседневных.
Как утомительна дискуссия, что улицы всеместно поглощает
И умыслу коварно подчиняет,
Который приведет вас к банальному вопросу ...
«А что это такое?» прошу, не задавайтесь им,
Давайте просто сходим, «это» посетим.
Проходят сквозь комнату женщины, заполняя пространство всецело,
Обсуждая в движении лик Микеланджело.
Желтокожий туман лихо трется спиной об оконные стекла,
Желтокожий дымок потирает мордашку свою об оконные стекла,
Языком, залезая в закоулки вечерние,
Замирая в бассейнах, в сточных водах лежащих,
Пусть сажа падает ему на спину от дымоходных труб,
Пусть на террасе поскользнется он, решаясь на нежданный трюк,
И пусть познает он столь нежную октябрьскую ночь,
И прочь исчезая, ко сну возвращения сделает крюк.
И будет, в самом деле, время
Для желтокожего дымка, скользящего по улицам,
Что спину о стекла окон потирает;
И будет время, будет время
Для украшения лица, визита целью к новым лицам;
И будет время убивать и создавать,
И время для всех работ и дней, когда руками
Вопрос на блюдо опускать и поднимать;
И будет время для тебя и для меня,
И будет время уж в который раз для сотни строк сомнений,
Для сотен строк повторов и прозрений,
Перед приемом хлеба ломтика и чая.
Проходят сквозь комнату женщины, заполняя пространство всецело,
Обсуждая в движении лик Микеланджело.
И будет, в самом деле, время.
Интересно, «Осмелюсь ли я?», «Осмелюсь ли я?»
Назад повернуть и спуститься сквозь лестницу небытия,
С плешью в центре волос, как коварная змея. —
(И промолвят они: «Его волосы уж толщиною с обмотку!»)
О мой утренний плащ, воротник, что прижался с лихвой к подбородку,
О мой галстук с булавкой, богатый и скромный, подчеркнул элегантности нотку —
(И промолвят они: «Его руки и ноги тонки, принимаем мы их за солодку!»)
Осмелюсь ли я,
Потревожить вселенную?
Ведь еще есть минутка
Для решений и поправок, что сквозь эту минуту сойдут на неизменную.
Ибо я их всех знал, их всех знал:
Знал утро, день и вечер.
Ведь я кофейной ложкою помечен;
Я знал и голоса тех, кто от падения умирал
Под музыку из дальней комнаты звенящей.
Так что я должен полагать на ум галдящий?
И я уже в глаза их знал, знал всех их, поголовно –
Глаза, что установят вас в устойчивом обороте фразы,
И вот я установлен, по булавке расползаюсь,
Когда прижимают меня, и я извиваюсь виновно.
И вот путь для начала найти собираюсь.
Извергнуть все концовки дней и фазы?
И что я должен полагать на ум галдящий?
И я уж знал и руки их, знал всех их, каждую ладонь –
Их руки, что белые, браслетные, бесцветные.
(Но в свете фонарей, они окрасятся в коричневато бледные!)
Благоухание от платья ли исходит?
Оно внимание мое уводит?
От рук, лежащих вдоль стола, или обернутых в фольгу словно чехонь.
И что я должен полагать на ум галдящий?
С чего мне следует начать?
Должен ли я рассказать, как шел по узким улицам я в сумерках
И лицезрел я дым, что поднимается из труб,
Тех одиноких домоседов в простых рубашках, что смотрят вечером из окон?...
Мне следовало отрастить и парочку зазубренных когтей,
Чтобы карабкаться по дну безгласных и молчаливых, словно сфинкс, морей.
И в полдень, и вечером, спится так мирно!
Будучи приласканным пальцами длинными,
Спящий... уставший... играющий манерами картинными,
Растянулся на полу с тобою так смирно.
Должен ли я, после чая со льдом и пирога идти напролом,
С силой, что преодолеет мгновенный перелом?
И хотя я плакал и постился, плакал и молился,
Хотя я и видел, как голову мою (слегка облысевшую) на блюде серебряном подали,
Я не пророк, но ничего великого здесь не разработали;
Я видел мерцаний мгновения моего величия,
И я видел, как Вечный лакей держал мою куртку и хихикал без приличия,
Короче говоря, в страхе растворился я.
И стоило ли это свеч, в конце концов,
После чашки чая с мармеладом,
Среди фарфора и разговоров о нас с тобой укладом,
И стоило ли это свеч, и было ли ошибкой -
Кусок проблемы откусить с улыбкой,
Сжать всю вселенную в кулак несломленных бойцов.
Чтобы свернуть её к какому-то неодолимому вопросу,
Сказать: «Я Лазарь, что из мертвых встал,
Вернись, я расскажу тебе всё, я расскажу тебе всё» -
Мы просто ясность внесём, в час, что уляжешься ты в постель наповал.
Должен сообщить: «Под этим я имел в виду совсем не всё;
Совсем не в этом дело, не в этом всё».
И стоило ли это свеч, в конце концов,
И стоило ли это свеч, и были ли ошибкой
Все общие с тобой закаты, палисадники и улицы с дождём,
Романы, чашки чая и юбка на полу, в конце концов, -
Все это и многое другое просто игрища глупцов? -
Невозможно сказать то, что я имею в виду!
Но словно чудо-фонарь написал на завесе из нервов сюиту:
И стоило ли это свеч, и было ли ошибкой -
Когда друг другу мы заботу обещали, что в сердце мы несём.
И, повернувшись напрямик к окну, должен мысль я молвить:
«Совсем не в этом дело, не в этом всё,
Под этим я имел в виду совсем не всё».
Нет! Я не Принц Гамлет, и не должен им быть;
Я господа слуга, что призван лишь творить.
И чтобы процветал прогресс, начнем спектакль или сразу два лепить,
Наставляй меня принц, без сомнения, простой механизм,
Почитаю тебя, я был рад быть полезным тебе,
Политически нужным, осторожным и дотошным;
Сытым от высоких осуждений, и глупым к судьбе;
Временами, весьма суматошным -
Временами тревожным, когда проглядывал мой идиотизм.
Я старею ... Я старею ...
Я брюки с подворотом носить затею.
Обрежу ли я волосы на моем затылке? Осмелюсь ли я персик сладкий поглотить?
Надену я фланелевые белые брюки и буду я по пляжу ноги волочить.
Я слышал пение русалок, что каждая для каждой хочет песнь трубить.
Я и не надеюсь, что будут они петь и для меня.
Я видел, как плывут они сквозь волны.
Назад зачесывая волнами белоснежные локоны волос
В момент, что задувает ветер, из белой воду превращая в бурю черных гроз.
Мы задержались в комнатке у моря,
Где девушки, что в тину красную и бурую одетые, гуляют,
Вплоть до момента пробужденья, в который души наши утопают.