За лесами нежилой застройки,
за зигзагом городской черты
стонет эхо на больничной койке
и срывает мокрые бинты.
За душу хватает старых нянек
и видавших виды докторов,
вырывается из липкой рвани
голосов, сливающихся в рёв.
Распрямляет сгорбленную спину,
проявляет к жизни интерес,
голосом, присущим исполину,
оглашает поле, реку, лес.
Обращается на первозданном
собственном не птичьем языке
к поселеньям, городам, и странам,
и звездам, живущим вдалеке.
Хочет, чтобы слово возымело
действие на жителей вокруг,
криком своим грубым то и дело
ранящих природы тонкий слух.
Люди то ли в раж, то ли в истому
впали и утратили родство
с миром, отпустившим их из дому,
отдав часть именья своего...
Обвиняет страны и народы,
а корову пишет через ять.
Неужели должен царь природы
что-то просто эху объяснять?
Должен, а не то, бредя массивом
до разрыва связок прокричишь,
а в насмешку над твоим надрывом -
тишина и даже больше - тишь.