Играла в зале музыка каком-то громко.
И сигаретный дым стоял почти столбом.
Она смеялась нарочито звонко,
Чтоб не осталось равнодушных за столом.
Она шумела, и шумела, и шумела,
Искусственно заполнив пустоту.
Звонка того она и не хотела,
Но будто гром раздался тот проклятый звук.
Она в оцепенение замолчала.
Слова, как грязный ком, застряли за душой.
И тёплый дым, в котором комната стояла,
Похолодел, сменился серой пустотой.
Она, как за спасательную ветку,
Цеплялась сбивчивым дыханием.
Но дыма-кокон опустел,
И только этот гулкий звон
Бросал ей вызов на прощанье.
Он нервно звал, и звал, и звал.
Но не молил совсем он о прощенье.
Он дерзко, смело проверял,
Какое все ещё имеет он значенье.
Что тут казалось б трудного не взять:
Не будет повода для новых драм,
Не будет ни скандалов, ни упрёков,
Ни унижений, ни 100 лишних грамм,
Ни пьяных ссор и никаких намёков.
Рука дрожит, и кровь густеет в русле.
Ну вот зачем, зачем ей голос твой?
Хотелось, чтобы не дрогнул мускул,
Но он не то чтобы дрожит, а иступлено рвётся в бой.
Осознавая, что последует потом,
Уже не чувствуя на половину сердца,
Оставив честь и ужас за бортом,
Она поднимет трубку плавно, нежно.
Молчанье.
Вздох
И
Вздох!
И
Снова...
Тишина!
И голос в трубке не успел ещё ей выказать презренье,
Вот только тихо заболела голова,
Ошибку своих действий она уж поняла
И лишь бессильно попросила голос о прощенье...