Глаза печали в пол-лица.
Ей дела нету,
что я сама нашла отца
по интернету.
Спустя полжизни он возник
из ниоткуда.
Я раньше дивный этот миг
ждала, как чуда.
Но вышло так, что наяву
совсем другое:
косить не стала трын-траву
душа изгоя.
Не выжгла сердца грусть-тоска
больного детства.
И только снег лёг у виска.
А возле сердца?
А я не чаяла грозы –
слепой, бесовской,
но мне хотелось бы слезы –
скупой отцовской.
А мне хотелось бы любви
со странной лаской:
почуять вечный зов крови
родной под маской,
стряхнуть из каменной горсти
остатки боли,
с глубоким выдохом простить
судьбу, не боле –
за все крутые виражи,
за всю остуду.
А кто умеет мудро жить?
Судить не буду.
Я шла за дальний Рубикон
с его виною,
что жил он так недалеко,
как за стеною,
что смог, забыв одно дитя,
других лелеять.
Мне снова семь годков, хотя –
мне сорок девять.
Но каждым свой проделан путь,
где мрак и солнце.
Всевышний с этим как-нибудь
да разберётся.
А я ступаю за межу
и жизнь смакую,
и даже мудрой нахожу
себя такую.
Пускай промчалось много лет,
видавших виды,
стал белым-белым алый след
былой обиды.