Марья сидит у пристани и вспоминает многое,
к солнцу веснушки выставив, небо ладошкой трогает.
Марья рисует зарево, облако леденцовое,
вывела блики карие на' реку пританцовывать.
Пишет отроги зяблые, стелет мазками в осени:
вот у воды две яблони рыжие кудри сбросили,
вот карамельной рыбиной солнце ныряет в заводи,
следом из речки прыгает на руки к богу заново.
Вот древоцветом выделен дом на заречной улице,
где у крыльца родители Марьей не налюбуются.
Мама ей гладит волосы: “Что с озорницей станется?”
Молвит отец вполголоса: “Полно, вернулась странница”.
Только у Марьи в белое краски с годами выцвели
и на исходе сделалось время голодной птицею,
ищет проворней кочета в прошлом моменты свежие,
клюнуть немного хочет, но выклюет, будто не' жили.
Марья уже не папина, Марья уже не мамина,
стёрто былое набело, разум затмило марево,
но неизменно рано ли, поздно ли сердце верное
вновь возвращает канувших осенью сорок первого…