1. С паучьими когтями из под старого макинтоша,
С иконописным ликом и глазницами, где ливень,
На сквозняке теребясь в прихожей
На меня похожий
Призрак в тоскливом омуте гибнет.
2. Если бы в доме стоял Асадов,
Он пожалел бы сие чудище,
И под руку вывел на свет.
Представляете?
Прорастает тут же
На несчастном букет.
Букет – на не-счастном.
Марина в порыве страстном
Расцелует малютку,
Заливаясь слезами, к Богу взовёт.
«Мне всё столетье вечерить
У ног твоих».
Вытрет слезы его о юбку.
Увлечёт миль и вёрст порыв.
Дождь дальше лить.
С размахом льёт.
Капли в скулы впитываются.
Будешь, слеза, по полям рассеяна,
Чернильный силуэт станет слушать свист чаще,
Мат деревень, кабацкие стоны, московские шумы,
Из под рюмки и ручки Есенина,
Выйдя, кляча
Под горьким гулом
Увезёт обоих кутить впотьмах,
Праздник жизни не отпразднуется,.
Разойдётся кутерьма:
Галстук на трубе болтается.
Пуста, как череп, душевная тара.
Грозовые аккорды гитары
Зашерудят души беспечной струну,
Пальцы советского поэта
Обречены надорвать одну
Единственную.
Нет ничего. Ты стоишь – и в ладони часть пистолета
Под фалангой – курок,
Под дулом – висок.
«В который вдарить?» -
Стонущий голосок
Отвлечёт,
Пасту потратив.
3. Я внимателен к проему моего дома,
У порога коего стонут собаки,
Под старым макинтошем повизгивают.
Их щенячьи мордочки
На тень похожи
Головы из ада крученыховского.
В моей памяти не воскресает имя,
Но макинтош - гардероба знакомого.
Ты актер пьес Гёте, Шекспира.
«Осколок склянки из аптечки Дорновой».
Отгуляли, отпели, отвеселились,
Откричали от боли, ушли.
А ныне селиться в моих глазницах,
Как в хату родную пришли.