Под её окном незабудки цвели,
Падали слёзы в мокрый песок.
Ранним утром за нею пришли,
Не сберёг ни туман, ни хвойный лесок.
Худощавый сказал: Развелось же вас;
Тот, что цепь держал, был обёрнут в плащ;
Инквизитор с колен не сводил глаз;
У подъёма ждал вороной экипаж.
Вся испачкалась в их «грязной» любви,
Вляпалась пальцами в липкий сок.
И когда её на убой вели,
Понимала: без шансов – мир жесток.
Понимала: вот она, голая жгучая, суть.
Вот он, конец, в пасмурный день.
Вот опороченная взором грудь,
А вот и пеньковой верёвки тень.
Оспа проклятий, ни смыть, ни сдуть,
На кожу налипла узорами ссадин.
А подступающая к горлу муть –
Обида и страх, будь он неладен…
Молчание неба сулит грозу,
Да грехов приписанных уж не смыть.
Ножки помнят утреннюю росу
И забегов лесных дикую прыть.
Мать сожгли на костре, только снег сошёл.
Не оправилась, стала птицам петь.
Брат к весне за хоругвью на бой ушёл,
Теперь некому было за ней глядеть.
Дым соцветий сухих, разящий ум,
Спутал мыслей кинжал в тугой клубок.
Оголтелой толпы клокочет шум,
Только поздно уже извлекать урок.
Только поздно уже на воду дуть,
Бог не выдаст других игральных карт.
В молоке кипящем пора тонуть.
Жаль, что загодя не убил инфаркт.
Охламоны роятся, в лицо хамят,
Пока угли, краснея, ждут палача.
Держат руки, читая латынь, клеймят.
Из толпы призывают ей дать бича.
Вылетает душа из бледных уст,
Рыжих кос на площади слышен треск.
Домик будет теперь совсем пуст…
С кем делить луне волчьих глаз блеск?