С тобой наедине остались мы, богиня,
Сверх пика голосов проникла вглубь
Под веки немота твоя, и синий
Твой бесконечно распластался труп.
Вот на кисти твоей стеклянной крошкой
Мерцает ливень обагрённых вен,
И то, как ты ступила мёртвой ножкой
Из-под взлетевших юбок до колен,
На тверди льда томливо расчертило
Цветок из трещин прихотливых. Стон
От крови чёрной, капнувшей на шило,
Раздался разом с четырёх сторон.
Вот нагота твоя: истлели ткани, вспыхнув
В огне без теплоты.
Твой череп гол, и мне доступны мысли,
И всеблагая ты.
Мы пировали чинно в тихом доме,
Таясь, чтоб не оставить и следа,
Когда твоя незримым эхом грома
Всё множилась и зрела простота.
Так просидели мы до птиц: ты, я и жажда,
С которой узнавал сквозь дыма чад
Себя в тебе, и то, что я однажды
Вернулся из глубин веков назад.
Но всходит утро, и узор слоистый
Тускнеет. Зажигают в зале свет.
Окончен трагифарс, и сумрак мглистый
Огромной люстры лампами согрет.
На время ты как будто исчезаешь,
Завешенная шёлковым чехлом.
Но знаю я, и ты, конечно, знаешь,
Что к ночи вновь приду я в этот дом.