Стол дубовый, горница, древних писем Лик
за столом мужчина, головой поник.
Не идет из сердца у него тоска,
в лоб пятью перстами вдавлена рука.
Назван был Андреем ярославский князь,
Рюрикова рода, букв перевязь.
Бился на Оке он, брал Казань в дыму,
ныне ж все бросая, убегать в Литву
Ванька лютый Каин, хоть царя так грех,
называть, но все же средь его потех
Казни и мучения, дикое насилие,
им увеселенье, нам одно бессилье.
Год уж как повадился, убивать бояр,
ни на что не смотрит, род, заслуги, стар
Или млад казнимый, все одно гореть,
дому, ну а людям – уготовят смерть.
Так подперши голову, тосковал Андрей,
отворилась горница, едем поскорей!
Двести лет их рода, высилась свеча,
сделалась наградою плаха палача.
Мы ж себя не ведая берегли народ,
Кремль оградили от любых забот.
Крепко воевали и совет держали,
ехали послами, платили головами.
Нынче же глумится царский изувер,
что теперь оставишь правнукам в пример?
Вскочил Андрей споро, ладно, подожди,
будет тебе Каин, плата впереди.
Конь, литовский ветер топорщит корзно
князь один белом свете, все уж решено.
На Москве осталась слава и жена,
дом родной, в совете место, да казна.
Он царю напишет письма как с руки,
и на землю бывшую поведет полки.
Личную свободу, ставя выше слов
обратится в символ нескольких веков.
Щедро побег укроет грядку,
еще узрит конец Иванова остатка.
В боярах возродив лихие чувства,
друг детских лет его, Андрей, князь Курбский.