29.09.18, 02:05
Этот день приоткрылся своей погодкой,
о котором рассказ балалайкой соткан.
Отпросилась у мамы гулять походка
поэтуя в ежовый бор.
Подбривая у©сы на своей усадьбе,
поэтуя стихи словно чьи-то свадьбы,
ты сказал бы о том, о чём не сказать бы...
Напишу для тебя я борщ.
Распространны твои китовые плечи,
развремённы твои вологодны речи,
на полатях — не лапти, не светит печи
под тобою разлечься всласть,
словно перва, втора, третя и четвёрта
спела ягода. Спела, но спеть — никчёмна.
Ни черта не найдётся на свете чёрта —
порыжела лиса, взросла.
В Аравийском не стоит искать капусты,
да и зайцы в Брюсселе уже не грустны,
топ-топ-менеджер — каждый. Ты слышишь хрусты?
Это боги целуются,
надвигая очки на пиджак и галстук,
выходя из Байкала, где ты купался...
Так положено в свете, что пятипал, всяк
норовящий воспеть отца
или мать в форме гимна, молитвой пишет
поцелуйную мантру на грудь и ниже
иль не нежили не долгожданность иже
в куда и откуда из?
Ах как голые любят одеться в Габсбург
и плеваться стихами, что звёзды гаснут —
колокольни и кони сквозь окна дразнят
этот глупый сюрреализм.
Если эхи пропали — найдутся лица,
миллионы, балконы, шальные птицы
(вот, опять они здесь!) — Не зови полиций,
с этой справимся или с той:
топорами салфеток размочим избу
слов, которыми нечем начать ни диспут,
ни молчание. Передо мною — лист бу-
маги с точкою с запятой.
Если, сидя жирафом на трёх осинах,
гордый филин Аркадий, однако синий,
будет всем говорить о союзе "ИЛИ"
или вдруг о союзе "НО",
то лошадьи бега полетят пегасом
потому, как не кучер не был развязен,
Теодор Жерико был стояч, как ясень,
но проснулся в миру ином,
где пенальтями хлынули капли краньи,
где несут рыб кому-то красиво крайне,
так, как в свете и тьме не бывало ране,
и не будет задолго до:
по Мосту перейдут в пятьсот лет длиною
при эпитете Анненский, за спиною
обнаружив тебя. Нет, тебя не смоет
ортопежий табун годов,
человеки смешные забыты с громом
и дождём, а пираты надежды с ромом
взяли на абордаж ковчегвидный Хронос —
где же cogito ergo sum?
Луначарский был кругл, но круглее — пчёлы,
что целуются хитро: чмок жёлтой с чёрной
фортепьянен и кажется изречённым
бесконечностью. Я не©су
со своей колокольни. В ответ мне кони
недостаточно страстно заржут — на фоне
ржаний мёртвых зрачков, что как будто клоны
позабыли, что в попе Русь.
Обалдеть бы и выдолбить заколдобы,
колдовские окольности, видеть в оба
и запомнится чтоб. Ты родился, чтобы
из поэзии вынуть грусть.
За цыплячьими ножками ходят тени,
не оставшись на почве как на листе не-
допечатанной строчкой. Её рожденье,
непонятное не ежу,
пусть поймут все не так — всё равно, всё равно!
Если стих бессловесен, молчащий нам — о
лошадях, медведях, эхах, льнах, "Динамо", —
я об этом тебе скажу!