Би-жутерия свободы 244

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 244
 
У Примулы в области правой грудной мышцы снова раздалась телефонная мелодия.
– Ты меня слышишь, круглый идиот! Неужели природа ничего лучше баб не придумала? Опять какую-нибудь неказистую незнамо куда везёшь! Всё у тебя покрыто патиной крестьянской тайны. Не зря ты, бабник, с детства от родителев получал кажный раз по прислугам. Чего тебе, придурку, на обед купить? Я туточки на продуктовую базу забежала, так у меня при одном вз****е на цены г’астрономических цифр приступ гастрита спровоцировался.
– Я что тебе, администратор какой? – оборвал её Примула. – Сама ориентируйся в инфляционной обстановке, и телом распоряжайся по собственному усмотрению в пределах демократических свобод. Но смотри мне, не загуляй! А пока закрой ставни и направь свой загрязнённый словесный водопад в очиститель, – выдал директивы монтажник по восстановлению отношений Мышца. Он облегчённо плюнул в трубку, придя к выводу, что настало самое время подарить ей ступу для превратного толкования проступков.
Обижаться Диззи на родного дурака не было ни сил,  ни отравленного им настроения, хотя всё в ней играло, но не пело, и она лирично воздержалась от комментариев. Перед её глазами, маятничал пример школьной подружки Сары Дизель, которая на пятом курсе юридического факультета Бракоразводного потока научилась разводить огонь в полевых условиях, а затем и на кухне.
Семья Сары Дизель мечтала, чтобы их дочь надёжно, выгодно и удобно вышла замуж за человека с освящёнными яйцами, оперирующего на кошельках больных, хирурга Веню Светотень, увлечённого юмором полостной «Операции Ы». Сарочка была по-макияжному румяна, и оправдала родительские надежды. В браке ей помогла Венина близорукость и его любовница Тина Кадка (ему было наплевать, с кем связывать судьбу, и он привык жить на ощупь). Теперь Сарочка по бессонным ночам испытывала на себе непрекращающиеся, приближённые к хирургическим, сексуальные вмешательства без каких-либо показаний. Имея за плечами перенятый Сарочкин опыт, Диззи научилась не подгонять под себя события плетьми и жила с удобствами – ближе у неё никого не было.
Растревоженная экскурсом в незавидное прошлое Диззи (бывшая королева недосыпа и недовеса), очаровательная женщина с волосами цвета несобранной соломы, в отместку Витьку решила побаловать себя золотистым апельсином, сигареткой и каппучино в кафе-бистро «Кошерная Мурлыка» на Пипкингс-хайвее. Она не сомневалась, там,  в атмосфере поштучного остроумия и сытого интеллекта, сможет руководить модным ансамблем: юбка, блузка, шарфик, не забывая при этом, что гардероб женщины всего лишь смена декораций. К охмурённому и захомутанному Витьку Примуле свиристелка Губнушка относилась лояльно, чувствуя, что им не раз предстоит перестилать взаимоотношения, ведь чистого белья не накупишься... А куда девать не отмывающееся грязное?
На перекрёстке 14-й стрит и авеню «R» Губнушка бросила залоснившийся, утеплённый взгляд на «Мерседес 600». За рулём не среагировали, ошибочно приняв её за пришивальщицу пуговиц на пиджачной фабрике. Зря старалась, ишак проскочил мимо, подумала, мечтавшая раздаться во всех направлениях, кокетка, и носом к уху столкнулась с Лотташей (их пути перехлестнулись, когда маникюрша Двойра Триперкова, деликатно раскатывая губы, познакомила крашеных посиделок в своём заведении, исходя из правила «Главное, снимая с себя ответственность, не остаться голой»). Там они перекинулись воланчиками  нелицеприятных слов о светлячках общества, не путающихся с мошками.
Обмен приветствиями, не подлежащими возврату, сцементировал их шапочное знакомство. Губнушка испытывала к франтихе смешанную гамму чувств, выражавшихся в обиде на несложившуюся судьбину. Глядя на  благополучную Лотташу с медалью на груди «За опережение времени», являвшую собой полную противоположность ей (непонятно в чём), суховатая Диззи наполнялась зависшей в прыжке завистью. При редких встречах на улице их снисходительные улыбки эволюционизировались в дружеские шаржи. Губнушка смотрела на Лотту как фрейлина на королеву, интуитивно подобрав подол мини-юбки.
Обе женщины инстинктивно понимали, что столь стабильным переживаниям не суждено померкнуть в примерочной у общего портного низкого пошиба, который мысленно прикидывая их к себе, превращался в кабыльеро. В какой-то превосходной степени они были однородной смесью характеров и судеб. Иногда подруги встречались в херкатном (причёсочном) салоне «Закостенелые пустоты». Обе они резко отличались от остальных знакомых девиц здоровыми придатками и хорошими задатками при покупках мужчин в рассрочку, и это их единило в любви в одно кусание.
Нельзя упускать ещё один немаловажный фактор их дружбы – они сходились во мнении, что отлынивание мужчин от супружеских обязанностей, вменявшихся в рамках семьи, нужно рассматривать как отвлекающий манёвр для заведения шашней на стороне. 
Лотташа с её жёвто-блакитным небесным знамением прослыла сторонницей карательных операций над алмазами в спасательных кругах на пляже и на яхтах – долгоносительницей фирменных купальников, пропитанных импортными духами. Она, способствовавшая обогащению парфюмерных фирм за счёт собственного обнищания, радушно отвечала подруге взаимностью, считая, что у Диззи, которая жила с грохотом на манер «лягушонки в коробчонке», нижняя губа не дура, да и курносый носик далеко не идиот.
Но со стареющим Лёликом, несмотря на симпотягу к нему, Лотта чувствовала себя запряжённой в инвалидную коляску. С ним она, не стесняясь, делилась замечаниями в адрес подруги: «Так и подмывает сказать Губнушке, или юбчонку натяни пониже, или колени не первой молодости носи повыше. А если этому ничем нельзя помочь, то на что тогда годится её высказывание в обществе себе подобных: «В жизни нет никого невозможного!» Но про себя, к себе и вокруг Лотта заявляла, глядя Лёлику между глаз: «Везёт же бабам, встречающим в сбербанках мужчин с капроновыми чулками на голове, не нуждающиеся в переделке и реставрации!»
Диззи Губнушка с Лоттой Добже любили потомить друг друга  на медленном огне сырьевой базы сплетен, а когда полыхали страсти, спихивали свои заботы на других, склоняясь к вызову пожарных команд и исходя из принципа «Убивает, то что убывает».
Каждую из них можно было подавать вместо перечницы к столу. Их языки отличались бритвенной остротой, да и контачили они между собой не без опаски, никому не доверяя дикую тайну, что самая чувствительная – внутренняя сторона ведра.
Пожалуй, влюблённых останавливал страх перед кровью, поэтому неприязнь при встречах проявлялась в поцелуях без азартных покусываний, хотя Лотташа считала себя во сто карат сильнее соперницы по объёму груди. И если одна говорила, что ей всё ещё дают 25 лет, то другая  интересовалась, от какого перрона отбывала воинская повинность, которой чудом удалось избежать военного трибунала и сколько осталось времени, до подачи на апелляцию.
И всё же дамы сгрудились и облобызались, несмотря на то, что Диззи раздражал избыточный вес Лотты в обществе, а давление взгляда соперницы она определяла не хуже заправского экстрасенса, но... «Париж стоит мессы» шептала она со слезами в пересохшей носоглотке. В одном Лотташа и Диззи соглашались, модель на подиуме – это антипод рубенсовской женщины, эпидемия ужасов, где музыкальный дивертисмент «С голодухи» один из главных признаков диверсионной деятельности.
– Как жизнь? – врезала прямо в лоб Губнушка.
– Живу так, чтобы на острие пажа чувствовать себя королевой, хотя мы с Лёликом исторически лишние люди,  – соврала Лотта.
– А я всегда с Витьком, если не в постели, то на чеку – сунул, вынул и... крюшон, – хмыкнула Диззи, – житуха  крайностей полна, а среднего у нас не бывает – удачливые моменты в постели отмечаются подбадривающими шлепками. То у него саммит с братанами, то он со мной безрезультатно сопит, а в голове ветер в фетровой шляпе. Хоть и за успехи в сексе в молодости Витёк был награждён медалью в третьей степени, мне он, лошак упрямый, даже зимнего пальто с опушкой приживальщика леса не подарил, не считая содержимого ночного горшка с цветами и запиской «Экономика ещё оправится!» Спасибо, стишок умудрился нацарапать.

Я принёс тебе спальный букет
без пыльцы и проблем осыпаний,
без «воды», испарившейся в спальне.
Он из пластика – вот в чём секрет.

– Ты излишне влюбчива, Толстого что ли начиталась? Там у него Екатерина Маслова вроде тебя – мечтала завести семью и кучу маслят. Сочувствую, но у нас разные позиции. Между голодным людоедом, лакомящимся хрустящими палочками званых костей, и голодной диетой я  склонна выбрать первого, –  лёгкая брезгливая ухмылка заправской фигуристкой скользнула по  губам Лотты, имевшей твёрдую пятёрку в институте по предмету Осуждения. – Прихожу в себя, когда меня в себя приводят. Обычно это происходит в ресторане, где я выбираю столик и нетерпеливо раскрываю меню для усатых тараканов. А он – людоед, на десерт подаётся. Я, озабоченная, беспокоюсь поэтапно – избегаю гастрономических погрешностей, слежу за фигурой соседки по работе, читаю журнал «Караван», и выступая в роли неутомимой погонщицы, сгоняю ленивого верблюда Лёлика с дивана нержавеющим со временем девизом: «В пустыне дров не наломаешь». Представляешь, Диззи, он от меня, засранец, в дремучем лесу хочет укрыться с подкожными накоплениями, просачивающимися сквозь поры, и девицей, потёртой лампой слесаря ЖЭКа № 254 Аладьина.
Слыша за скрытым живым укором столь откровенные Лотташины сентенции, Диззи не могла уступить ей в абстрактном остроумии, и напоминала  (чтобы та не очень забывалась):
– С каждым кубическим сантиметром приближения ударной ноги к чьему-то заду я ощущаю, как она становится тяжелее и весомее. Я не завистница, но хочется шикнуть на того, кто пытается шикануть передо мной нарядом, умом или за мой счёт разжиться на дармовщинку. Хотя надо признаться, что мамонтизация всего хваткого, унаследовав природные мозги населения Гомерики, подтолкнула промышленность к созданию ожиревшего самолётостроения (два сиденья на одного), и это в перспективе волнует меня.
Но и Лотта, дама без камелий, была далеко не промах.
– Как поживает муженёк? – нанесла она первый удар, зная, что в непредсказуемом ударе преобладает элемент неожиданности.
– Тоже мне, нашла о ком спрашивать. Мой Примула с пляжным поцефистом Энтерлинком шатается в Долине Силиконовых Грудей на солнечном Драйтоне – бронзовый загар приобретают. А потом мой, гад, оправдывается, что, мол, старикашка делает собственную песчаную карьеру. Та ещё парочка гнидых. Шофёр он и есть шофёр с промасленным спагетти заученных эпоохальных фраз, пересыпанных сленговым нафталином дежурных словечек. Причём оба идиота страдают словесным поносом. Ты случаем не знаешь средства для усмирения этого потока?
– Нет, но я думаю Ведмедев Глушкова за это снял.
– Да ну, на каком углу?!
– Не знаю, мне это бывший антиквар Арик Энтерлинк по секрету на курсах по заочному обучению жизни сообщил. Он, идиот, на день рождения нашего кота Кешы зарифмованное поздравление приготовил. Я этот перл у Витька Примулы из внутреннего кармана пиджака стибрила. Оно у меня с собой, – Диззи, озираясь по сторонам открыла сумочку из крокодиловой кожи, вытащила сильно надушенный листок и протянула Наташе. Та развернула бумагу и её брови поползли наверх.
      
Стрястись может с каждым, не поздно, не рано –
судьбой предназначена в жёны путана.
Стрелою Амура предсердье пронзило.
Печатью заверена брачная ксива.

– Пушистою кошкой Губнушка мурлычет, –
мне в спину соседка при случае тычет,
что занята сбором в глазок непрестанно
неопровержимых, вещественных данных.

– Вчерась, когда вкалывал ты на работе,
к ней хахаль заехал в усатой «Тайоте».
В коротком халате его Диззи встречала,
но ты ж идиот, тебе этого мало.

Тогда намекну: муж заметил намедни –
мулла к ней заглядывал после обедни.
По средам он часто к ней делает пассы,
бутылку шампанского пряча под рясой.

Есть дамы, которых ничто не коробит.
Готовы вынашивать в ненасытной утробе
незнам от кого незаконно зачатых...
ведь ты нам, Витёк, как племянник внучатый.

Душа за тебя, милай, ноет и страждет.
Глядишь и родит тебе баба однажды
не мышку-норушку (Аллаху в обиду),
а двойню горластую с поясами шахидок.

В холодном поту, как смурной, просыпаюсь,
дрожащей рукой шкурки Кеши касаюсь.
Он слева лежит, справа верная «пушка»,
в гостиной сопит сладострастно Губнушка.

Не видеть мяуке в обеды креветок.
Мой кот-экстрасенс – передатчик наветов.
Соседка-болтунья вселяется в Кешу.
Его, сутенёра, на кухне развешу.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #245)