“Хрип Высоцкого из окон заглушался непристойно-бодрыми спортивными маршами Пахмутовой, слова Добронравова… Куда же делся Гребенников, подумал я. Агату это наверняка бы заинтересовало…”
А.Лазарчук, М.Успенский.
Всякие совпадения ситуаций и имен случайны, хотя и намерены, и не могут служить поводом к обидам и тем более судебным преследованиям.
В лесу раздавался топор дровосека.
В иное время Г. непременно задумался бы: ну, какой может быть топор дровосека в дачном поселке, да еще ночью? И, может быть, даже позвонил бы участковому насчет незаконных порубок. Но не сейчас. Не в тот момент, когда он, обливаясь холодным потом, исправлял в своем паспорте одну букву и при этом ловил любой звук, доносившийся из глубины огромного дачного особняка.
Пока что оттуда были слышны невнятные песнопения, в которых лишь с трудом можно было угадать: “Знаете, какой он парень был?..”. На два голоса – мужской (лирический баритон) и женский (глубокое контральто, которое он так любил когда-то…).
“Ну, пока все нормально, успеваю”, - удовлетворенно подумал Г., сдувая муравьев с паспорта. Букву, которую нужно было убрать, он по старому рецепту зэков намазал по абрису сахарным сиропом, и теперь мураши выели ее до основанья. Аккуратно промакнув очистившееся место, он окунул перышко рондо в тушь и медленно вписал туда букву “щ”.
“Давно, усталый раб, замыслил я побег”, - произнес он вслух вертевшиеся в голове весь день строчки. Чьи это стихи – Г. не помнил, мало ли братьев-стихотворцев встречались на его пути, может, Онегин Гаджикасимов, может, Илья Резник, всех помнить – себе дороже обойдется, но стихи эти как нельзя лучше подходили к теперешней ситуации. Подойдя к двери, он прислушался. Вдалеке негромко тянули: “До свиданья, наш ласковый Ми-и-ша, возвращайся в свой сказочный лес…”. (“Какой я был талантливый когда-то, ну, откуда мне было знать про Горбачева…” – промелькнуло в голове.)
Время еще было, но немного, совсем немного.
“Л-ладно”, - пробормотал под нос Г. Достав из кармана старый браунинг со стершимися щечками, он выщелкнул обойму и еще раз ее проверил. Патроны с пулями странного, серебристого цвета были на месте.
Достав из-под письменного стола рюкзак, забросил его за плечо. Так. Вроде бы все. Снова подошел к двери. Было тихо. Может, успокоились? Медленно потянул ручку двери на себя. Выглянул. Никого. Почти бесшумными шагами двинулся по коридору огромной дачи к выходу. Электричка – в пяти минутах ходьбы, успеть вполне можно, даже не торопясь.
План был прост. Доехать до Москвы, перебиться ночь на вокзале (домой – ни в коем случае! Опасно!), с утра – в косметическую клинику на окраине, в Лианозове, где уже все оплачено, а через пару недель – исчезнуть из столицы. Куда – тоже решено. В Северную Венецию. Г. очень любил этот город, творение знаменитых архитекторов Растрелли, Сослалли и Посадилли. С новым лицом и другой фамилией его никогда не найдут нынешние соседи. Конечно, надежнее было бы за границу, куда-нибудь в Южный Санкт-Петербург, но там, во-первых, архитекторов с такими фамилиями просто не могло быть по определению, а во-вторых – кто его туда выпустит с поддельным паспортом?
Снова прислушался. В глубине дома завели новую песню. То есть старую, конечно, очень старую: “Девчонки из геологоразведки шагают по нехоженой тайге”. Г. почувствовал, как краснеет. Наверное, даже в темноте это было бы видно со стороны… Талантливый, называется… Молодой и самоуверенный идиот! Писал очертя голову, лишь бы поромантичнее, поскладнее, да еще чтоб на очередную комсомольскую премию тянуло… Ну, не знал он тогда, что геологоразведка по тайге не ходит – это делают геологи-съемщики, и что тайга перед геологами давно уже хоженая – геодезистами, топографами и картографами… Да разве это оправдание? Не знаешь – не пиши!..
Пробираясь к забору, где давно была оторвана доска – им, собственноручно и в тайне от сожителей по даче – он вдруг сообразил, что поют чересчур стройно, вполне трезвыми голосами – и, кажется, даже под аккопанемент оркестра. Он узнал и оркестр – ну, конечно, Всесоюзного радио и Центрального телевидения… Но что это означало, сообразить уже не успел.
Поздно.
Они появились с двух сторон. Соседи. Коллеги. Кровопийцы. Он – невысокий, с брюшком, производящий впечатление увальня (совершенно ошибочное, впрочем) – и она, высокая, стройная, черноволосая… Как он когда-то любил эти волосы! Не меньше, чем сейчас ненавидел!
- Куда собрался? – ласково спросил низенький. В руках его была веревка, а у черноволосой - топор.
Г. был готов к такому повороту событий. То есть он думал, что готов. Оказалось – нет. Он стоял, словно истукан, и не в силах был ни двинуться с места, ни выговорить хоть слово.
- Что молчишь, негодяй? – это высокая. – Чего тебе не хватало, сволочи – премий, денег, заграничных поездок? Ну, чего молчишь?
- Не понять вам, - глухо пробормотал Г.
- Ах, не понять? – взвизгнула черноволосая. – Ты у нас такой
нежный, принципиальный и талантливый, а мы – быдло?!
- Я всю жизнь хотел музыкой заниматься, а вы меня тексты
заставляли писать! – выпалил Г. И добавил: - Вампиры вы, вот что…
Те остолбенели. Г. осторожно двинулся к забору.
- Если бы ты знал, как ты прав… - нежно произнесла высокая. Глаза ее тускло засияли в темноте, словно красные лампочки, руки удлинились и потянулись к Г. Низенький оскалил клыки, которые стали втрое длиннее. Но Г. уже пришел в себя. В руке его появился пистолет.
- Стоять! – резко приказал он. – Я сказал – стоять! Пули – серебряные! Проверить хотите? Могу!
Вампиры остолбенели.
- Сейчас я спокойно уйду, - сказал Г. торопливо, - а вы завтра заявите в милицию, что я уехал навсегда на юг, оставив письмо – оно на моем столе лежит. Мол, выдохся, писать больше не могу, хочу отдохнуть. Ясно?
Вампиры зачарованно молчали. Г. выпалил над плечом толстого. Тот тоненько взвизгнул.
- Ясно? – угрожающе повторил Г.
- Ясно, ясно, - успокаивающе заговорила высокая. –Иди,
ради бога. Иди уже…
- И – не искать! – приказал приобретший уверенность Г.
- Да кому ты нужен… - пробормотала черноволосая. –
Писать больше все равно не будешь, а хлопот с тобой – не оберешься…
Несколько даже ошалевший от таких слов Г. попятился к забору, цепляясь рюкзаком, пролез спиной в дыру. Двое – низенький и высокая – тем временем повернулись к нему спинами и пошли в обнимку к дому, напевая “Следопыты красные идут, да, идут…”.
…Где-то через год после описанных событий сперва в Питере, а потом и по стране заговорили о новом ансамбле “Террариум”, перевернувшем все тогдашние представления о роке. Молодой его руководитель сам писал и музыку, и слова, сам аранжировал свои композиции, сам играл и пел. Музыканты были преданы ему, как Мухтар Юрию Никулину. Жил руководитель открыто, дверь его квартиры никогда не запиралась. Но иногда он вдруг куда-то исчезал. Как правило, на пару дней. “Медитирует”, - объясняли себе и любопытствующим музыканты “Террариума”.
Но это были не медитации.
Порой, озверев от Полипов Киркоровых, Ален Апиных и балета Аллы Дотовой “Тухес” ( вечно вариться в собственном соку нельзя – а все это так живо напоминало ему прошлое…), особенно же – заметив вдруг в глазах у собеседника-тусовщика красные огоньки, не в силах противиться внутреннему зову, Г. переодевался во что-нибудь вальяжное (после этого его никто не узнавал – имидж он себе создал такой запоминающийся, что в другом виде Г. просто не представляли), шел на вокзал, садился в “Красную стрелу” и ехал в столицу. Там он сидел в вокзальном ресторане до отправления одной из поздних электричек, ехал на ней три остановки, выходил – в руке объемистый портфель – и исчезал в улочках дачного поселка. Впрочем, через полчаса он снова появлялся на платформе – как раз успевая к последней электричке на Москву.
А утром мужчина невысокого роста и женщина со следами былой красоты, тихо матерясь, закрашивали свежую надпись на заборе, возведенном вокруг огромной дачи. Надпись гласила: “Нам песня строить и жить помогает”.