Я чувствую тебя, как бродячий пёс
чувствует голодную смерть в простуженной подворотне.
Я чувствую, как холодеет язык, если ты говоришь или пьёшь.
Я чувствую и не знаю, что в этот момент происходит.
Ты какой-то сакральный брат мой, второе «Я».
Мазаны миром одним или единой кровью.
Это нельзя изменить, объяснить нельзя,
Это крепкая связь между тобой и мною.
Почему же ты тянешься только к тёмному и плохому?
Почему все подруги твои непременно ****и?
Я пыталась зажить по-другому, сменить города и дома,
Только ночью всё тело пронзает опять озноб.
Задыхаюсь, срываю одежду, мечусь по кровати
И во рту стойкий привкус помады и табака,
А ещё пустоты, да такой, что уже не сплюнуть.
Без надежды на счастье, на общее тихое счастье.
Эти чёрные шрамы на сердце, они же руны
Говорят: солнца гаснут, а мрак нерушим и нетленен.
Ранним утром я чувствую сильную боль в коленях
И в ушах очень тихое: «Боже, прошу, сохрани».
Я сама в те минуты с тобой начинаю верить
И так жарко становится там, глубоко в груди.
Разрываюсь на части и также хочу забыться.
Мне усталость натёрла немало кровавых мозолей.
Ты в канун Рождества мне так явно и грустно снился,
Был худым и уставшим, таким же, как я сама.
Говорил, что неважно какие меж нами мили,
Но ты тоже устал ощущать всем нутром меня.
Ты пытаешься вытравить память путём сношений,
Я же просто пытаюсь заставить себя одеться.
Наши жизни теперь облепили тоска и тени
Тени прошлого, где было нам суждено разбиться.
Не могу перестать, не могу излечить, исправить,
Это рвёт изнутри, посильнее чем жажда дозы.
Моя роль в этом действе – сторонний немой наблюдатель,
Я из тысячи проб, угадаю по вкусу слёзы,
Что имеют оттенок чуть вязкий, а вкус имбирный
И не важно, что там происходит в огромном мире,
Мы любили друг друга и просто не отпустили,
Значит нужно набраться стойкости, скоро ночь.
Я должна быть выносливой, ты – до предела сильным,
Чтобы утром в пустом одиночестве сделать вдох.