Эта ветхая жизнь нараспашку,
словно кто-то кого-то зашиб
и дырявую сдёрнул рубашку,
что скрывала смертельный ушиб.
Разве можно простить, каменея,
этот мир, эту грязную рвань,
бормоча на износ «Лорелея»,
отгребая плывущую дрянь,
с головою ныряя в болото,
чтобы вынырнуть где-то внутри,
как Иона, в кишках кашалота?
Там темно, сколько очи ни три.
А снаружи весна пеликанья,
словно вылупилась из яйца,
и слепая ещё, без сознанья,
гальванический сон мертвеца.
Вот откроет закисшие глазки,
вот захочет над миром взлететь
и сумеет-таки без подсказки
проломить сходу времени клеть.