23 глава
На войне существуют и тесно переплетаются две основных стороны действительности: опасность боя и повседневность быта. Человек на фронте не только воевал. Ни одно сражение не могло продолжаться бесконечно. Наступало затишье – и в эти часы он был занят работой, множеством больших и малых дел, выполнение которых входило в его обязанности и от которых, во многом зависел его успех в новом бою.
Много значили для бойцов на фронте письма из дома. Не все солдаты получали их, и тогда, слушая чтение писем, присланных товарищам, каждый переживал как за свое родное. В ответ писали в основном об условиях фронтового быта, досуга, нехитрых солдатских развлечениях, друзьях и командирах. Письма из дома имели огромное значение для поддержания боевого духа солдат. Они являли собой единственную связующую нить с родными и близкими бойцам людьми.
Вернувшийся недавно из медсамбата, после излечения Лапшин, дочитав вслух письмо от Антонины, своим друзьям Васильеву и Горину, закурил.
– Живёт Кобелёвка, Емельяныч. Молодцы девки. Представляешь, сколько послание плутало? После этого с десяток уж писем получил.
– Что ты хочешь, случается, военные дороги. – Анисим хлопнул по плечу земляка, – Да, со свадьбой Завьяловской, это они хорошо придумали, хвалю. – отозвался Анисим.
– Нигде не жалеют нашего брата гармониста, – затянувшись, вмешался Горин.– Поиздевались над парнем, мало того что он, Алексей этот, жених, так ему ещё и на фронт, через день уходить, а они играть весь вечер заставляли. У парнишки руки не казённые, до невесты ли ему было в последние ночи-то?
– Не переживай об этом, Евдоким, – улыбнулся Васильев, – Мне Ульяна писала, что невеста его уже понесла дескать. Заранее позаботились молодые. Теперь уже и родила давно, это же в прошлом марте ещё было. Вот человек, да Гриш, как о своём брате гармонисте, переживает, – вновь улыбнулся он.
– А как же, вам-то этого не понять, лапотникам, – подмигнул Горин в ответ.
– Детства у детей не было, война отняла, как ещё взрослая жизнь сложится? – задумавшись, продолжал Анисим, – Уцелел бы только, крестничек. Куда попал, ладно сначала в учебку какую, не на фронт сразу. Надо будет у Ульяны разузнать. Воюет, наверное, она мне, о всех похоронках сообщает. Валентина, кума теперь с ума сходит там. Самой с мужем пожить не довелось вдоволь, так теперь второго сына отправила на войну
– Осиротела Кобелёвка, теперь без гармони, Егорыч разве что, да тот с пятого на десятое меха растягивает, для форса, – вспомнил Григорий.
– Ну, не скажи, это он по трезвому, так себе выводит, а поддаст, очень даже прилично получается, мы с ним частенько сиживали, я знаю. Только твоя правда, не пьёт ведь он сейчас, до конца войны зарёкся, Ульяна прописывала
– И как это он решился, я его и трезвым-то почти не помню, во даёт Кузьма.
– Война заставит.
Разговор происходил на привале. Полк выдвигался по направлению к Бресту, где гитлеровцы создали мощный, глубоко эшелонированный, укреплённый район, насыщенный дотами, дзотами и другими укреплениями долговременной и полевой фортификации, связанными между собой ходами сообщения. Впереди их ждала, хорошо организованная вражеская оборона, прикрытая минными полями и проволочными заграждениями.
В систему обороны у немцев были включены и форты Брестской крепости. Впереди их ожидали жаркие бои. Через пять минут, полк пешим порядком, двинулся дальше. И вновь попутно шли штрафники. Лапшин с замиранием в сердце вглядывался в лица идущих без погон солдат. Вообще в форме шло не большое количество бойцов. Такие соединения теперь пополнялись из числа людей, которые были на территории, находившиеся под врагом, не особо затрудняясь проверками. В основном крестьяне шли, кто, в чём был, на момент задержания. Оружия им не выдавалось, почти никогда. Нужно было добыть в бою.
– Гляньте-ка, братцы, какие вояки чешут, немец их только увидит, без памяти из окопов повыскакивает и дёру. И это они ещё без оружия, – ржал, глядя на штрафников, Щёткин, тыча пальцем.
– Варежку свою захлопни, пока я тебе в этом не помог, – оборвал его Григорий, поддев кулаком в бок, так, что шутник закашлялся
– Ты чего пихаешься? – запричитал старшина второй роты. – А братишек своих пожалел?
– Замолчи, тебе говорят, дурень, -положив тому руку на плечо, подскочил к ним Горин. – До чего же ты всё же пакостный человек Боря, и откуда такие берутся только
– Что тебе опять не нравится? – отпихнул его Щёткин.
– Да разве только мне? Ты вокруг посмотри, как твои же бойцы на тебя смотрят.
– И как же?
– Как на вошь, если не сказать грубее. Потдастал ты тут всех, Борюсик, своими шуточками гнилыми. Хочешь дружеский совет дам, бесплатный?
– Себе оставь, не нуждаюсь я в твоих советах. Только этим и можете все заниматься, что советы друг другу давать, – зло огрызнулся он. – Не утруждайся.
– И всё же, я таки осмелюсь озвучить. Валил бы ты друг ситный из батальона, а то и из полка нашего гвардейского, куда подальше. Пиши рапорт, подобру по здорово, и переводись, пока не поздно.
– Или что будет?
– Ничего не будет, ни тебя, ни твоей вони несусветной. Придавят тебя ребята по-тихому и всего делов, или в спину кто, ненароком угодит в одной из атак. Не доводи до греха, мил человек.
– Угрожаешь? Хорошо, я предупрежу, кого следует, будь спокоен. Ишь, выискался, указчик. – И Щёткин, под общий хохот, спешным шагом направился к голове полковой колонны.
– Жалиться побёг, гнида, – грустно улыбнулся Лапшин.
– Это ты, Евдоким, здорово придумал, – поддержал друга Васильев, – Принимай старшинство второй роты, я со Скворцовым поговорю. Как вам братцы, такой вариант? – обратился он к походному строю второй роты, во главе которой они сейчас и шли.
– Правильно. Верное решение. Достал он нас уже, со своими пустыми придирками, – наперебой заговорили бойцы. – Одобряем кандидатуру Горина.
– Не, не, куда мне, не потяну я, – заканючил Евдоким. Да и не моё это, я сам по себе.
– Против выбора ребят не попрёшь друг. Засучай рукава, научишься. – вокруг все одобрительно загомонили. Вечером, после ужина, Горина вызвал к себе особист полка. Тот ушёл, не предупредив товарищей. Когда об этом узнал Васильев, спешно пошёл следом, намереваясь вмешаться. На подходе уже к палатке особого отдела, его окликнул Ковылёв, разговаривавший до этого с одним из полковых офицеров.
– Васильев, ты, куда это торопишься?
– Да, здесь такое дело, – замялся, было, старшина.
– Выкладывай, что у тебя стряслось? Почему глаза в траву опустил? – И тот поведал командиру полка, о случившемся на марше инциденте. – Вот Щёткин, сволота. Я и сам намеривался, отправить его, куда из полка, всё руки не доходили. А ну-ка, пойдём.– И они вместе вошли в нужную палатку, где, размахивая руками, старшина второй роты, о чём-то говорил майору-особисту, указывая на Горина, стоявшего посередине.
- Эта троица, совсем зарвалась, деморализуют обстановку в батальоне, притесняют здравомыслящих ребят, навязывая всему личному составу свою точку зрения. И я не побоюсь, что в разложенным ими батальоне, может в скором будущем вспыхнуть, какой ни будь саботаж, товарищ майор, – не видя вошедших громко говорил старшина. – Нужно принимать, меры быстрого реагирования, Это всё может далеко зайти и плохо кончиться.
– А ведь действительно, меры принимать, в данном вопросе, просто не обходимо, – с порога вмешался Горин. – показывая остальным присутствующим, что бы не поднимались со своих мест.
– Вы не против товарищ Зырин, мы со старшиной Васильевым поприсутствуем? – спросил подполковник у майора
– Пожалуйста, я и сам хотел за вами посылать. – Майор Зырин был в полку человеком новым, переведённым из тыловой части, вместо комиссованного по тяжёлому ранению предшественника. – Тут у нас товарищ Щёткин, – заглянув в исписанный протокол, продолжал майор, – Настаивает разобраться по совести, с военнослужащими своего батальона, старшинами Васильевым, – мельком оторвал он глаза, взглянув на вошедшего с командиром бойца, – Лапшиным и сержантом Гориным. Приводит факты их не сознательного отношения к службе
– Устно? – оборвал его Ковылёв вопросом.
– Что устно? – осёкся майор, не поняв.
– Факты говорю, устно приводит?
– Никак нет. Вот, – протянул он несколько мелко исписанных листов бумаги. – Тут всё им изложено, осталось только запротоколировать и к делу подшить.
– К делу говоришь? Что ж, это можно. Остановим с тобой полк, фронт и без нас выдюжит, ни к спеху.
– Я вас ни совсем понимаю товарищ подполковник, зачем полк останавливать, вопрос двух минут.
– Да как же мы с тобой успеем за две минуты? Нужно же, по меньшей мере, опросить свидетелей, бойцов батальона, командиров. Выслушать и вторую сторону, на кого направлены обвинения Щёткина, чтобы понять полную картину произошедшего. И уж тогда, как и просит истец, разобраться по совести. И наказать на всю катушку кого и как следует. – Ковылёв в упор взглянул на затихшего Щёткина. – Саботаж говоришь, где-то я это слово уже слышал? Васильев, тебе не припоминается случай сорок второго, встреча с Лапшинским штрафбатом, а? Был там один капитан неугомонный, из конвойной службы, крикливый такой же, как этот вот бузотёр, кляузник. Пистолетом всё размахивал.
– Вы это к чему, товарищ подполковник? – решился перебить командира особист.
– Встретил я его, пару месяцев назад в штабе армии, только уже в немецкой форме, арестованного. Тихий, такой сидел, плакал. Силой говорит, заставили гитлеровцы, служить им. Куда вся его спесь героическая только девалась, ума не приложу? Дай-ка мне, товарищ майор, лист бумаги.
– Для чего, – спросил Зырин, машинально протягивая Ковылёву чистый листок.
– Как для чего, буду Рокоссовскому писать. Так, мол, и так, на полк наш пока просим вас не рассчитывать в ближайшее время. Недели думаю, нам хватит, для принятия досконально взвешенного решения. Как считаешь майор? Фронт выдержит без нас, или попросить, отложить намеченное наступление, а?
– Шутите, товарищ подполковник, я, я не…
– Думаешь, надо к верховному писать? И то верно, Рокоссовский не уполномочен такое решать. – он закурил. – То-то и оно, что ты – Не… Вникай Филипп Герасимович поскорее в дела наши тяжкие. Здесь война и рубить с плеча не принято. Не приветствуется это у нас, понимаешь. – Комполка всё-таки взял застывший в протянутой руке особиста лист бумаги. Подошёл с ним к Щёткину и положив тому руку на плечо, тихо сказал, – Пиши.
– Что писать? – дрогнувшим голосом, спросил старшина.
– А я разве не сказал?
Нет, товарищ подполковник, не сказали.
– Вот я дурья голова, рапорт, конечно же рапорт, о переводе. И благодари Бога, что так всё для тебя закончится. Где ты сегодня будешь ночевать, мне малоинтересно. Думается, в батальоне рады не будут такому соседству, более. А завтра, как говорится, с глаз долой из сердца вон. Рапорт оставишь у Кулёмина. Кругом, пшёл вон отсюда. – Щёткин быстро выбежал из палатки. Ковылёв подошёл к всё ещё застывшему майору. – Дай мне, пожалуйста, его сочинительства, почитаю на досуге. – Тот отдал. – Вот и славненько, вопрос предлагаю считать решённым. Не возражаете, Филипп Герасимович? – майор кивнул. Подполковник пожал ему руку. – Глубже нужно смотреть товарищ майор. Вникайте, надеюсь, мы и далее будем понимать, и помогать друг другу, на благо и процветание нашего полка?
– Так точно товарищ подполковник, – впервые улыбнувшись, ответил особист.
– Ну и хорошо, ты загляни ко мне, как ни будь, посидим, поговорим, познакомимся получше. Сам приходи, не жди приглашения, договорились?
– Договорились Владимир Кириллович.
– Вот и замечательно, до новых, познавательных встреч. Пошли за мной, – махнул он Горину с Васильевым. Выйдя из палатки особистов, тут же обратился к Евдокиму. – Принимай вторую роту, назначение и звание сегодня же получишь. Все возражения утопи в себе, да поглубже. Сколько раз я говорил тебе Евдоким, огребёшь ты за свой язык, когда ни будь. Знаешь сколь жалоб у меня от Щёткина на тебя, уже скопилось? Так-то брат. Всё идите к своим, надоели. До новых душещипательных встреч. – Они пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны.
Но не успели Васильев с Гориным, сделать и несколько шагов, как встретились, со спешащими, к ним на выручку, Скворцовым и Лапшиным
– Нормально всё? – первым делом спросил Григорий, переводя взгляд с одного на другого.
– Успокойтесь ребята, алес зер гут, – ответил, закуривая Горин.
– Правда, всегда сильней, – добавил Васильев, – Чего вы бежали, запыхались вона оба. Пошли назад. Хлопнем по маленькой. У нас с Евдокимом, два повода есть.
– Ну, выкладывайте, что за поводы? – разворачиваясь обратно, поинтересовался комбат.
– Во-первых, Щёткина от нас переводят, а во-вторых, Евдокиму старшину дают и ставят на его место.
-Растёшь, бродяга, – потрепал Горина за плечо, Лапшин. – Ой, гляди, Виктор, так дело пойдёт, и тебя вскорости подсидит, сирота наша Саранская. – Все дружно рассмеялись.
---20.09.2018г.--- Продолжение следует…