Беззубые лысые горы,
бесцветочные нагие холмы,
безбрежно дикие стоны
безжалостно убиенной страны.
Кем-то зачем-то разбомблена,
вместо дождей теперь — кровь,
вместо цветов — трупы,
а в деревьях — рикошетная дробь.
Вороны вьются в руинах
некогда живых городов,
где, не подрываясь не минах,
шли толпы всех возрастов.
Ветер завывает сквозь дыры
в стенах многоквартирных домов,
и души выживших стынут,
не видя больше радостных снов.
А где-то, за другой границей,
за другим — за живым КПП,
веселятся, поют синицы,
и ужинать предстоит семье.
Отец семейства включит,
держа в руке бокал,
по простому невинному случаю
государственный новостной канал.
На канале осветят успехи
любимой, родной страны;
на канале осудят огрехи
чужой, далекой, мечты.
Скажут,
сама напала.
Скажут,
провоцирует нас.
Скажут,
мы устали
от ненависти чужих глаз.
Скажут,
что мы охраняем
достоинство, родины честь.
Скажут,
что по праву сбивают
непонятливых злобную спесь.
Отец и семейство в восторге:
они видят каски солдат,
героев отечества мертвых
и их встречавших ребят;
они слышат рассказы о зверствах,
о крови, о трупах, о "но",
которое солдатом позволило
все превзойти все равно:
кто-то вспомнил отчизну,
кто-то — родимую мать,
кто-то — жену и сына,
и смыло враждебную рать.
Вспомнили павших, идейных,
вспомнили их праотьцов,
крестно и светско уверовав
в праведность убийства врагов.
И вроде и были вот там-то
всегда свободы враги,
гонители чего-то тогда-то
у перепаханной той стороны.
На том, подумав, решили:
там
всегда были враги —
всеобщие, мерзкие, злые,
родители убийцы-войны.
На том, подумав, решили:
здесь
всегда супротив —
честные, умные, иные,
герои всех океанов и нив.
А там, за границей далекой,
за мертвым, за в огне КПП,
где-то в тумане бетонном
плачет мальчик с винтовкой в руке.
Маму и папу убили,
бабушку с дедом — в петлю:
нечего помогать агитировать
партизанскому в селе воронью.
Мстить мальчик надумал,
украл у соседа ружье;
стрелять, правда, страшно,
хоть и выстрелы слышал давно.
Мальчик еще не знает,
что в метрах около ста
сидит и наблюдает снайпер,
как трясется его голова.
"Вчера, в полночь по местному,
обороняясь от вражеских орд,
снайпер убил ребёнка:
ненароком выстрелил в столб.
От столба рикошетом задело:
пытались спасти как могли.
Снайпер всю ночь плакал, —
скажут официальные СМИ,
Смотрите: у них батальоны
детей, матерей, стариков.
Должны ли жалеть мы их коли
беспомощных нам куют врагов?!
Доберемся до корня злодейства!
Уничтожим уже не людей!
Во имя добра и свободы!
Эгей!
Ура!
Эгей!"
Вечером на стол генералам
ляжет бумажка с верхов:
"Продолжаем бомбить покуда
их ресурс не будет готов."
Больно, читатель,
признайся?
Больно, когда воют
так: без священного долга,
без чести,
за грош, за недра, за так.
Больно, когда родину любят,
видя лишь мертвых детей,
видя лишь бойкие каски
снующими средь глубоких траншей.
Больно, когда вспоминают,
коверкая честь и слова,
приписывая мертвым явно
не деланные ими дела.
Больно, когда дети не зная,
что же такое — смерть,
идут по воле безволия
на убой в военную печь.
Прошу вас,
умоляю, желаю:
не стреляйте первыми в жизнь,
не губите друг друга, люди,
ведь мы знаем что такое не жить.
Давольно дождя из крови,
давольно трупных цветов —
нет уже права, люди,
быть пленным предрассудков оков.
Любите родину без злости,
без агрессии и пены у рта,
а любите родную поступком:
любви, науки, труда.
Любите отчизну без боя,
без гильз, без бомб, без огня,
и уважайте родину друга,
где другие чуть-чуть берега.