Би-жутерия свободы 234

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 234
 
– Везёт же людям, – вмешался одноглазый калека с семью вытатуированными прядями во лбу Ипостасик Газонтер по кличке «Передвижник», которого все привыкли шпынять за поломанные пуговицы, украшавшие вздутый живот, выползавший за пределы твидового пиджака. Кличку он получил за самоистязания варёным раком. Еле передвигая мощи по ракушечнику вдоль побережья, он выдумывал отлакированные идейки, не подлежащие продаже, типа: – Скажу вам, придурки, жизнь на пляже зимой далека от тепличных условий. Я всю ночь проспал, перекатываясь с одного бока на Боккаччо с самоубийственной мыслью в ожидании – когда же пошире распахнётся спасительное окно на шестом этаже. Газонтер мечтал стать птицей, чтобы не платить за скворечник, в котором проживал остаток здоровья своей сожительницы. Он считал, что неопределённость степени ущемлёния самолюбия бесила больше ущемлённой грыжи,  и никак не мог пережить мифические денежные потери в ворчливых ваучерах, понесённые им в Утруссии – месте, где в восемь утра можно на троих распивать бутылку нараспев.
– Вы спросите, зачем я вообще спал? Отвечу, чтобы улучшать породу занятий. Могу порекомендовать алкаша-программиста, он закладывает данные за воротник и заказчик получает по заслугам. К тому же этот гиббон по моим наблюдениям ещё и передаст. Он считает свою приверженность к этой шобле игрой, стоящей геморроидальных свеч, – предложил оригинальную теорию Ипостасик неразборчивому Гандонни, который не подбирал выражений, а только окурки и собирался задать ему взбучку, на которую не решился бы даже испанский инквизитор Токвамада.
– А пошёл бы ты... – начал было Кузя, но Газ прервал его.
– Разрешите проигнорировать ваше предложение в фас и в профиль, – прошамкал Передвижник, опустившийся на дно человеческого поголовья не в батискафе. Одет он был изысканно – чёрная бабочка в горошек на голой шее и стёганный а-ля-по-ватник, сидевший на нём верхом. Из-под него виднелись рукава пиджака, обтягивающие щиколотки. Обшлаг вздыбленных штанов, с заметно выросшим «поколением», болтался на костлявых запястьях. – Сахара мне нельзя, лучше я приторное стихотворение прочту, – пролепетал он, – вчера, как река в наводнении, вдохновение наплыло.
– Хорошо, что не отпало, – душевно сплюнул Кузя на тёплый асфальт, как стоматолог, которому удавалось лесными клещами вырывать зубы вместе с деньгами у доверчивого пациента, признания у своей неверной жены, драящей плафоны на привокзальной площади, под сгущающееся дыхание волосатых подмышек.
– Послушайте, любезный, так хочется дожить до поздней осени и потрогать её, вельветовую. Кстати, вы читали «Фальстафа»?
– А как же! Консилиум офтальмологов «О пользе профилактически промываемых очистительных линз, не вынимая... глаз», работавших на стыке верхнего и нижнего веков, поставил ему диагноз «Помутнение III степени». Сам, помню, фальстартами страдал, несясь из дома в ликёрную палатку. Надо сказать, заманчивые перспективы прельщали и открывались передо мной в 9 часов утра, когда я порывался вылезти из-под бордвока. Да чего там размусоливать, короче, как называется твой эпос, старик?
– «Порожняк» или по-кхмерружски «Горный кряж».
– Удобоваримо, валяй, я уже аплодировать приготовился. Ничего, что немытыми руками, а то ветер пронизывает меня насквозь?

Я во сне в стране Ирония.
Ты меня ногою пни.
Не на том лежу перроне я.
Мимо тянется вагония.
Снова пьяная агония
Гасит творчества огни.

– Понравилось? – спросил повеселевшего Гандонни напористый старик Газонтер из категории «За что боролись, на то и...».
– Это под каким углом смотреть. Если под тем, что я три дня провалялся у магаза, то выглядишь ты корёжащим из себя Пушкина – из проруби народной памяти Золотую рыбку выуживаешь.
– Неужто?! Но, правда, красиво? Правда, как дерьмо – она всегда вылезает наружу! – заискивающе заглянул Ипостасик в опухшие Кузины щёлки, и ему вдруг показалось, что пятизвёздочная гирлянда слёз «У Миллениума» выкатились на опавший Кузин живот и они грязно-бриллиантовой пачкатнёй застыли на вызывающе торчащем пупке торопыги, демонстрируя полную расслабуху.
Стихи Газонтера оправдывали его странное хобби – заполнение лишними людьми пустот в бетонных плитах, при сверчковом подстрекательстве стрекоз. Например, в одном из четверостиший он воспевал идею предъявления притензий Германии к колониальной политике Англии и Франции, когда в захватническом мире всё уже было расфасовано. Иногда его увлечение переносилось на загорающих, валявшихся штабелями у прибрежной полосы (Ипостасик носил руки в карманах штанов, и это выдавало в нём заядлого бильярдиста без перевода в метрическую систему).
      – Знаешь, что я тебе скажу, поэт, метущаяся она у тебя, поэзия. В строке много отступничества, закусона нет, а у меня всё внутри копошится и душа по «Московской» горит.
– Ну и что с того, – не выдержал Газонтер.
      – Измываешься ты над простым людом без моющих средств в пляжной сутолоке. Символика страха превалирует, но элемент пророчества отсутствует. Работаешь на износ, как будто силосную яму покрываешь, а усилия твои смахивают на потуги великого Игната Фуфайлы. У него тоже был кастрированный стишок, посвящённый мне, который отскочил рикошетом, никого не повредив. 

Я жлоб, свинья, я сам собой горжусь,
Из толстой кожи выделан под замшу.
В корыто переполнено ложусь
И хрюкаю, не солоно хлебамши.

– Как говорил последовательный ученик Белинского, Добролюбова и Чернышевского одесский критик Вильгельм Сациви: «Ваш опус в творческом бедламе всплыл островком непотопляемых идеек. В одночасье стих родился и уже не жилец. Обещаю, он сгниёт, прежде чем распустится. И поселятся в доме семейные прерогативы, лохмами свисающие над галошами с облупленной стены в прихожей». Сам-то я гол как сокол, но могу поделиться особым мнением, смени фамилию, дерьмоед, не то я тебя к стенке вместе с дерьмовыми стишатами припечатаю, – загоготал Кузя, – ты со своей садовостриженной фамилией Газонтер продолжаешь вносить ахинею с напраслиной в творческий бедлам. Жаль, ты не Ихтиандр, а то бы взял за жабры и вколол вакцину от поэзии. Так и хочется дать по широкому профилю и разрыхлить хлебало, чтобы ты вспомнил, как влачил поскудное существование там с мордой, набитой до «отказа». Надоел ты мне, сморчок, синусит твою мать!
– А чем вы людей порадуете, господин Гандонни? Ударам судьбы на свалке времени, кремнем высекающей из глаз искры – огненные каскадёры бенгальских огней? –– накинулся на него Ипостасик, которого по слухам в виде наказания за подачу потерянных исторических документов на выезд из страны сослали на неделю в деревню к Лали Спермацетовой вязать снопы в страдную пору, оттуда он вернулся инвалидолом со скошенным подбородком.
– Многим порадую. Например, сведу бородавки с ума твоими дурацкими стишками. Ну кто ты такой?! – поддел Кузя, – поставщик суррогата больной чувственности и эрзаца эмоциональных всплесков? Космополитработник или космополитянин, задыхающийся от заглоточного абсцесса хронических недостатков в теснине страха? Предал бы я тебя анафеме, да толком не знаю её месторождение. В тебе сконцентрированы все фобии – от зажимов критики до её тесёмок и операционных скрепок, не предназначенных для органов внутреннего беспорядка.
– Да что вы несёте?! – всколыхнулся педантичный старик. – Избавьте меня от ваших «Размышлений у парадного подъезда». Мои стихи не в пример некрасовским застят глаза вам – опрессору в бушлате, напяленному по последней моде, вам, склонному налегать на компенсаторную функцию волосатого кулака. И вообще я могу довериться вам только тогда, когда Александра Сергеевича оставят для прохождения в 5-6 классах, Льва Николаевича в 7-8-х, а на Ольге Александровне Славниковой заострят внимание в 9-10-х, тогда в Утруссии настанет Возрождение XXI века.
– Не соображаешь, что языком порешь! Такие, как ты, должны услышать сермяжную правду. Зови меня просто Ганди, порционный ублюдок, а по утрам бубенчиком, колючая ты проволока мелким бесом завитых волос, ничего общего с нами-бомжами не имеющая. Это в отличие от  сиамских близнецов, господ Жалюзи, которых связывает одно тело и братоубийственная дружба, унаследованные от их отца, проповедовавшего: «Действовать надо осторожно, с опаской, раскрывая сущность от уха до уха». Поэтому советую в твоём случае, Ипостасик, изучать поворотный момент ворота в колодце судьбы, на дне которого ты находишься, не подозревая этого. И в целях самосохранения предлагаю, избавь меня от риторических вопросов, а то не выдержу, возьму да и куплю себе психрометр для измерения степени влажности горючих слёз. И разговаривал я с тобой не корысти ради, а из-за денег. Одолжи три таллера до завтра, – Кузя был в ударе на голодный желудок и чувствовал, что своим дыханием произвёл разительный эффект на Газонтера.
– Вам только похлёбку дармовую подавай, – закопошился старик. – Я попытался хоть как-то пролить свет на ваше бесцельное существование, но вовремя осознал, что всё равно не смогу заменить мизерные мечты о подливке к картофельному пюре на благородные порывы, даже если они и не сопровождаются аналогичными поступками. Возможно я вам всё прощу, Кузя, если прослушаете моё последнее производное, посвящённое президентским выборам, ведь времени на перезарядку батарей моей инвалидной коляски отпущено не так уж много.
– Валяй, только не строй апатичные гримасы Пьеро с помпонами вместо пуговиц. Они на меня оказывают губительное влияние.
– Обещаю, что не буду. Хотите, сбегаю за маской изверга Арлекина, который хлопочет в инстанциях о свидетельстве «О брожении» и при этом всё драматизирует, берясь за Пьеро и макая его в увесистую чернильницу?
– Это будет выглядеть унизительно, оставайся на месте.            
– Итак, «Да здравствует Обама, выступающий с обличительными речами в пользу бедных!»

Нет, мы с женой ещё не стары.
Спасибо, шоколадный друг.
Откроем кабинет загара
Под вывеской лиловых губ.

А у кого под крышкой варит –
Податься может в растафаре,
Так думают друзья китайцы
И с ними наши... отсосайцы.

– Ты, Газонтер, мне это доподлинно известно, законченный «чистюля» и самозванный экзистенциалист, подписавший коммюнике против выдающегося философа Альбера Камю. Таким пьющим фруктам, как ты промывают косточки, сплевывая их. И чего ты к нам со стишками на пляже прибился? Придёт время, и тебя смоет литературной волной. Безвременно пропахшие, как ты, на ладан ментолом дышат. Лучше бы собирал парашют в дорогу на крашеной скамейке, – цинично заметил Кузя, – судя по надписи на лбу, тебе «Полёты во Сне и на Яву» противопоказаны. Если бы у Земли было лицо, стёр бы тебя с него с удовольствием, попутно ввернув лампочку под глаз. Такие пиявки, как ты, атеросклеротическими не бывают. А дети – незаконнорожденные стихи, без тёплого местечка остаются не пристроенными, потому что здорово отравляют жизнь невольно их выслушивающей особи.
– Дети за родителей не отвечают, но страдают всю жизнь, – безвозвратно обиделся замусоленный Газонтер, собравшийся посетить сегодня «Музей Архитектурных Излишеств». Он пытался завязать животрепещущий спор бабочкой, но опять получились три тугих узла. Соблюдая проформу протеста на пошлое Кузино замечание, Ипостасик, шаркая стоптанными сандалиями, вышел из очереди измождённым лицом к морю, всем своим видом сзади показывая Кузе, что затылок не только для того, чтобы почёсывать в нём – на нём также можно затягивать алюминиевые волосы в тугой хвостик, прикрывая кровоточащую экзему. Но аппетитные запахи, исходившие от фургона, взяли верх над разносимым утренним бризом амбре общественного туалета. К тому же его склероз сопровождался драматическими забытиями. Ипостасику не удалось примазаться, и он, не долго борясь с собой, безропотно подчинившись порядку, встал в конец ожившей с его уходом очереди, медленно рассасывавшейся наподобие доброкачественной опухоли.
Газонтер постоянно зависел от не зависящих от него обстоятельств. Но в его жизнь врывалось и непредвиденные обстоятельства – с вечера, например, тарифы на бывших девочек на променаде (второй визит за полцены) и Уолл-Стритские акции, напоминающие овец, с которых следует настричь как можно больше, значительно повысились.
Он без всякого повода виновато улыбнулся толстяку-тряпичнику Сане Протоколу, с которым вчера не поделил скамейку на променаде из-за принципиальных расхождений, возникших по поводу выплёскивающегося наружу содержимого пьянящего рассказа: «До чего ж я, помню, нажрался доотвала. Приплёлся домой, а жена меня толпой встречает». Газонтер корил себя за непоследовательность в конструктивных решениях, и не будучи смаковницей, смаковал папаверин, но ничего не мог поделать с романтикой истерзанной души своей. Когда-то, рассказывал он непокабылицы собутыльникам, его – заслуженного работника Госрадио, освободили от сладких оков работы в связи с сокращением Штатов, и он решил пополнить их личным посещением Гомерики навечно, прежде чем его бесславно вышвырнут из Утруссии.
Но по пляжу бродила более правдоподобная версия причины его скоропостижной эмиграции. Осведомлённый люд перешёптывался, что его отлучили от кормушки Госрадио и выкинули из страны Победителей за манию величия у микрофона диктор неоднократно пытался озвучивать самого себя в непечатном фольклоре при живучих диктаторах, и... подорвал свою репутацию и здоровье, теперь волонтёрку штопальщицу под бордвоком ищет.
Если как следует задуматься, Газонтера, после прочтения стихов, можно было легко понять. Он готов был на всевозможные жертвы, только бы находиться подальше от неотёсанного Кузи, который, сам того не ведая, зашторил солнечное настроение несчастного на целый день. Но надо сказать к чести Ипостасика, человеком он был отходчивым, и понимал, что связался с отребьем, плохо соображающим, не считая бутылки на троих. Гандонни расточал комплименты – он слыл мастаком азартные игры в любовь играть.
Дело дрянь, а люди ещё хуже. Ничего не даётся так легко как повальная эпидемия невежества, к такому выводу пришёл старик Газонтер. В этот момент им руководило ОСНЖ (относительная степень насыщения желудка). Запахи приближались по мере продвижения очереди, растягивая на заспанных физиономиях, остро нуждавшихся в косметическом ремонте, наклейки проголодавшихся улыбок. Растрёпа Здрасьте Вам так и не появилась.
– Куда запропастилась эта щель подзаборная, спрашиваешь?! Может, её под кем задавило или на ветру так просифонило, что застарелое кровохарканье открылось, и она в санатории сплетничающих по наследству туберкулёзников «ПАСКвилль» у фтизиатра Стивена  Фтивазида таблетки глотает, – разнуздано предложил версию собственного производства Кузя. – Или ещё хуже, шальной волной в океан унесло в отместку за разъяснение Бьющей в песок, что волны страдают варикозным расширением пен.
– А я ведь, Кузя, помню тот день, когда на пляже к тебе подошла женщина в солнцезащитных линзах, пристально посмотрела и продиагнозцировала: «Вы запыхались, ваши щёки пылают нездоровым румянцем, у вас цветущий туберкулёз. Я знаю фтизиатра, награждённого медалью «За задержанное дыхание». Но думаю, она тебе адреса полицейского участка не дала из вредности.
     – Удивительно, Боря, ты всё ещё помнишь, как мы познакомились с Здрасьте Вам, тогда нам под звон бокалов в кафе на бордвоке подавали  ещё настоящие крещенские морозы стояли, и у неё красные гусиные лапки с чёрно-лаковыми ноготками по моде были. Так что вижу, память тебе не изменяет. Хотя всё погибает и мумифицируется окромя мечты, надо бы у людей о ней поспрашивать. Может кто её видел или ощущал в эту ночь? Не женщина, а сплошное поражение в правах. Я давеча в этом сам убедился, когда она пренебрежительно о нас высказалась, что, мол, мы, мужики, подтягиваемся на перекладине под сводом законов с оружием, зачехлённым в плавках, чтобы не ударить в грязь ...
– Не добрал ты малость, Кузя, вот в чём закавыка. Образ бродяжной женщины тебе в башку втемяшился, выброси его из неё.
– Видимо она на нас обиделась, когда я пригрозил ей, что сложу с себя полномочия совсем не в то место, которое она вынюхала, и ей придётся за мной убирать.
– Не на нас, а на тебя, Кузовок. Пора тебе заполнять пробелы в «образовании» вселенной и не толковать безостановочно о человеческих горестях. Нам не дано разрешить загадку женской психики, не вытерпев ног о её порог. Перестань прибедняться и обидно для людей верещать. Победа не женщина – её на всех не разделишь. Да и можно ли получить инфаркт от монтажных работ в постели,  примирившись с собой при крутом спуске? – вопрошал Политура, которого не устраивала Кузина трактовка женской проблемы.
– Лучше бы у тебя что-нибудь другое было молодое, а ноги постарше, тогда б ты и бороду относил к отраслевой промышленности, а то ты их как оленьи рога отпиливаешь, а они всё одно – отрастают. Отошлю-ка я тебя в магазин, где заклёпки на рот по сниженным ценам идут. Эта сука меня обидела, карьеристом обозвала за то, что я на песчаном карьере банки собирал. Так и сказала: «Ты, Кузя, карьерист. Тебе кратчайший путь наверх – пуля в песок». А я прирождённый солдат, непригодный к донесению строевой службы. В вылущенные глазницы старушки-смерти не раз заглядывал и лишь однажды от страха моргнул, когда она задумала вручить мне увольнительную в разгаре низменной страсти.
– Что-то у тебя, кореш, корешки нервные пораспустились. Впадаешь в панику без петли на шее, а ведь ты её вполне достоин.  Права Здрасте Вам на беспрецедентных сто пятьдесят процентов. К тому же ты ещё и сволочь,  Кузя, честного старика Ипостасика Газонтера ни за что обидел – из очереди, можно сказать, вышвырнул. Завидно, небось, стало, что он воображает себя по утрам фараоном Недотёпой Третьим? А ведь он, скорпион, пользительной деятельностью занят.  Костыли для пляжа раздобыл – палочный порядок рукой поддерживать, когда небо грозит тучами.
– Не преувеличивай его способностей, и не принижай моих достоинств. Поверь мне, я б его запросто расколол на пять таллеров топором, висящим в накуренной комнате, и это притом, что я против смертной казни. Нет ничего хуже тупицы на духовной распутице, вот Газонтер очередь и потерял из-за несобранности. А я пионером всегда был готов позаимствовать от людей что-нибудь ценное наравне с хорошим, – блеснул Кузя глазками над скуластыми валунами, и во второй раз прыснул в штаны от смеха, пользуясь случаем, пока вокруг не было никого из блюстителей порядка.
– В особенности из карманов ротозеев. Знаю я твой девиз: «Разделяй и сластвуй!» Ну и запашок от тебя пошёл, Кузя.
– Не затрагивай больные струны. Неужели не существует иных тем для рассусоливания? Все вы козлы недоученные, погонщики гонений на борцов за справедливость, оказавшихся по одну сторону разобранной баррикады. Сами ничего путного не создали, только посткоммунистические козни повсюду строите, но теперь уже на песке, качайте себе мускулы, чтобы справиться со многими надуманными задачами. Расскажу-ка я тебе о своей притягательной силе, проявившейся вовсю в магазах в стриптизе «Расстегайчики». Переоденусь, бывало, девчонкой второго размера, напялю смазливую масочку на лицо, забегу в промтоварный отдел, порыскаю по нему, а из него эдакой матроной с увесистым бюстовым регионом № 6, набитым копчёностями, выплываю на третьей скорости. Как сейчас помню себя маленькой пышечкой с не забитыми холестерином сосудами, бежавшей на встречу с мороженым. Продавцы за мной взапуски бросаются, истошно кричат: «Вай, Вай! Остановите Вайнону Райдер!» А я их… сужу за оскорбление не той личности.
– Достал ты меня, Кузя, своими клептоманскими побасенками. Всем в округе известно, что ты бич вороватых продавцов, стоящих с неуравновешенными характерами за весами. Не доверяя им, при первой же возможности ты несёшься к контрольным весам на перевес, как Дон Зануда (по-испански Кихот) на мельницы. Хорошо, что идальго не был педиатром, не то лечил бы их от ветрянки. Не хотелось упоминать об истории с беспозвоночным Газонтером, так нет же, сам вынуждаешь. А знаешь ли ты, почему он дошёл до такой жизни? Кто его до этого довёл? Не знаешь? Так слушай.
Впервые Ипостасику Газонтеру представилась возможность пожить в такой заботливой стране как Гомерика на полную катушку. При полном незнании местного языка, который в высунутом положении напоминал красную мякоть яффского апельсина, он блестяще коммуникировал с аборигенами, которых в лицо не рассчитывал увидеть, причём отношение к нему с их стороны было просто изумительным, лучшего и желать нельзя. Взять хотя бы то, что ему никогда не давали почувствовать себя одиноким на приветливой чужбине, она для него была как лошадь, ублажающая седока, обрастающего лысиной. Заброшенным – может быть, но благосклонной судьбой на другой континент.
О внимании, которым удостаивали его неустойчивую психику по телефону, оставалось только мечтать в беспробудном сне в обнимку с будильником. Перечисляю вкратце:

6.30 часов утра
Предупредительный телефон заботливо разрывается на части. В сорванной дрожащей Газонтеровской рукой трубке слышится густой баритон представителя перестраховочной компании. По вестибулярному аппарату из фойе отеля «Вальдорф-Пастория» несгибаемый голос предлагает Газонтеру на выгоднейших условиях беззаботно провести гомериканский образ его оставшейся утлой жизни за вычетом погожих дней, необходимого времени и ежемесячных взносов из урезанной заплаты в фонд благополучия престарелой жены, детей, внуков и не зачатых правнуков.
Ипостасик, не пересматривая отношений, отвечает чётко, коротко, в сжатой причудливой форме на безукоризненном, отточенном суахили: – А пошли бы вы все на...
И, как ни странно, на другом конце его моментально понимают без лишних слов и добавок к скудной духовной пище.

7.15 утра
Звонок застаёт Газонтера в ванной комнате. Поспешно размазывая взбитую пену по курчавой груди, он бросается рядовым Матросовым на амбразуру телефона, ставшей вражеской. Мокрой рукой срывает с рычага рычащую трубку и панически орёт:
– Алло! Триптофан танцует в сыре аминокислотную хоту!
– Поздравляем, Триптофан! Вы, счастливчик, выиграли купон на 500 таллеров. Срочно выезжаем чистить ковры. Моющие средства в нашем распоряжении, позволяют  уничтожать полчища микробов в момент их зачатья и целые народные гуляния тараканов. Вам как никому подфартило стать свидетелем процесса их уничтожения. Наша фирма «Абесалом и критерий» существует более ста лет, чтобы только потрафить вам. Приготовьтесь насладиться неописуемым дотоле зрелищем, превосходящим по ядовитости мурену, а по накалу повествования бой римских гладиаторов. Заранее гарантируем, что все бактерии, приписанные к кубатуре жилплощади, включая соседей, поэтажно будут завидовать вам в ходе побоища. С вашей же стороны никаких расходов не предвидится, не считая оплаты за бензин туда и обратно, связанных с доставкой нашей рабочей команды и крышеванию её, плюс подписание контракта, касающегося наших услуг на три года, особенно в стужу.
– Моя фамилия Газонтер. Я вас ни в какую настежь не понимайт. Перезвоните, пожалуй, на бразильском португальском. Моя на нём постоянно общается, не то я вам живо(т) (в)рот заткну. У вас имеются выходцы из Бразилии? Нет? Так наймите их. Предоставьте им работу, и я по телефону на пальцах постараюсь объясниться с ними во взаимных чувствах, так что поторапливайся!
В трубке сначала замычали, потом наглухо замолчали. Видимо у кого-то пропало острое коммерческое желание к общению с неравноценным мужчиной, как к предмету домашнего обихода, и проявился нездоровый интерес к женщине, как к таковой.

9 часов утра
Ознаменовываются звонком из местного полицейского участка:
– С вами говорит детектив по руку-рукамойной части. Не вставайте, пока можете сидеть. Выньте чековую книжку и постарайтесь с улыбкой на губах выписать 25 таллеров 95 пфеннигов. Не забудьте черкнуть подпись, кто знает – она может стать раритетом на  нью-поркско-еврейском ау-к-Ционе, и не поленитесь выслать чек до заката обтрёпанных обшлагов рукавов, иначе вы можете навсегда лишиться опеки защитных органов, а это чревато нежелательными последствиями. Как вы правильно догадываетесь, нам известны ваш телефон и адрес жаркой любовницы двадцатилетней давности, после которой вас тянуло в умеренный климат жены.
– Но я не понимайт, что вы говорит, моя дальше киргизского, с присущим ему раздвоением и инверсией понятий, не пошла.
– Пеняй на себя, смердящий ублюдок, и всё же я искренне желаю, чтобы лёд отношений растаял и в холодильнике потекло. Хорошего вам дня, если до ночи доживёте из духа противоречия.

10 часов утра
Дребезжит телефон. Миловидный прыщавый девичий голосок с акцентом залатанной латинянки латинос предлагает уборочные услуги, но без мытья окон в осветлённое хлоркой будущее. Политически незрелая пересказывает в лицах, как она не смогла избавиться от притеснителя в переполненном бусами автобусе. Это привело к тому, что ей пришлось выйти через одну остановку за него замуж, чтобы окрашивать жизнь деспота рекламным роликом по стене. Оказавшись с целым выводком низкорослых детей и жировыми отложениями на руках, ниспадавших рулонами, она теперь не даёт спуску обидчикам в общественном транспорте, потому что дым в камине её саманной хижины продолжает фанатично глумиться над тлеющими поленьями после пожара любви как таковой. В ходе односторонней многополосной беседы выясняется, что корпорация не исключает интимных языковых отношений представительницы с клиентом на высоком уровне. В случае судебного процесса и при наличии велфера фирма, не ропща, возьмёт финансовые расходы на себя.  Ипостасик не остаётся безропотным и на вальяжном английском наречии соглашается с хорошенькой егозой, но с одним условием чтобы до начала уборки его протестировали на наличие СПИДа. На другом конце явно не понимают его коверканный испанский и обрывисто прекращают общение.

12.40 дня
Экстренный контакт по телефону превосходит по содержанию все предыдущие вместе взятые. Ипостасику  сообщают, что в связи с поступившими к ним тревожными данными, вызванными его сбивчивыми ответами реципиента услуг на дому, к нему выезжает экстрасенс-парапсихолог. Оплата будет производиться на месте в облегчённой форме, по частям, с учётом, что он отличит марафон от марафета, пиранью от паранойи и ответит на вопрос, чем макияж отличается от братьев Гримм. В то же время он дипломатично уклонился от прямого ответе на другой вопрос: «С кем из великих вы бы хотели встретиться?», сказав, что ему хорошо с самим собой. Заявление, исполненное с афроакцентом, мекая заполнило паузу шоколадной начинкой тупости. Это переполнило терпение Газонтера, не встречавшего негра-трубача с кофейной поволокой в глазах, и покрытого белой саржей. Ипостасик затравленно огляделся и рванул к цирку Шапито, бормоча под нос: «Повысаживали человеков на Луну, и окна плечами, чтобы превратить всё в Гомариканскую вотчину, и думают, что Они на Земле «их баландой» заткнут наши лужёные глотки. Нет, господа хорошие, этот номер не пройдёт, не за тем я сюда прибыл на постоянное место сожительства!»
С тех пор Ипостасик беззаботно, не ожидая почестей, обитает под бордвоком на пляже, отмечая всего один праздник «День самобичевания». Он приглашает на него всех со своим инвентарём, и тех кто считает, что утечки времени не бывает. В их число входит доктор, считающий, что все болезни происходят не от Адама с Евой, а от неправильного пользования седалищными нервами.
И только изредка тишину прибрежной ночи нарушает его питательный раствор заупокойной беседы с самим собой, прерываемый обеззараживающим смехом в басовом регистре по поводу и без него, в особенности, когда затрагивается животрепещущая тема о чистоплотности, не определяющейся упитанностью населения в Шанхае на один квадратный метр положенной жилплощади. А ровно в полночь, если, конечно, повезёт, странные звуки случайных дряблых подруг, напоминающие мышиную возню, скрывающуюся за оградой от глаз завистливых соседей, вырываются из его загребущих объятий и уносятся далеко на золотушный Восток, к малолетним преступникам с солидным стажем. Там легкомысленный бриз морщинит холодеющий лоб океанской воды, и это, тебе, не затеряться среди тысяч парижан иголкой в Сене, забывая об аденоме простаты с её назойливым напором. Я знаю, что меня не устраивает в стране изобиллия, говорил он – это унизительное испрашивание разрешения у сплетённой корзинки непредвиденных обстоятельств. Мотаешься туда-сюда выжатой мочалкой, да ещё и кювет ищешь, чтобы в него свалиться. А достойная смерть – это умереть стоя в общественном транспорте, изображая чистокровного украинского жеребца Накрывало (простите за коннотацию) пытающегося улучшить за подходящей спиной чью-нибудь породу.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #235)