Би-жутерия свободы 233

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 233
 
Кузя насупился. Он ненавидел, когда от него отмахивались, как от назойливой мухи, безжалостными Политурными словами:
– Плохой ты семьянин, Кузя, бросил бутылку с зажигательной смесью страсти на произвол судьбы!  И зачем ты только эмигрировал? – В глазах укротителя обезьян Политуры расплывался двойной желток солнца, а Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин на Кузиной левой половине груди смотрелись заезжим бородатым октетом.
– Потому что я понял, что живу в стране, распавшейся на запчасти, когда в телешоу показали «Танец с палитрой». Я не возражаю, чтобы низкопоклонничество при утолении любовной жажды приравнивали к «устному творчеству», взятому из моей диссертации «Дегустация, как прелюдия к минету, о вреде которого некоторые говорили, не вынимая «пустышки» изо рта», – запнулся Гандонни, приняв выжидательную позицию как на соревновании мясорубов «На старт, внимание, фарш!»
– Ты, Кузя, звучишь, как отъявленный шовинист.
– Не отрицаю. Я взрывоопасен. И пусть я звучу как Иерихонская труба, но на два тона ниже, и несуществующий еврей во мне снимает перед тобой шляпу, но ермолку под ней ни-ког-да! У меня, как у Вселенной, есть отправная точка. Иудеи, конечно, великая нация – они всех других обыгрывают по очкарикам. Но я не из их породы. Я не Иисус, чтобы приносить себя в жертву толпе. Да и кому? Желающих не найдётся. Хотя, прежде чем меня подшили, я подвизался на подтрунивающей buzz-гитаре с солирующей партией Иуды в группе «Пельмени в проруби», не осознавая, что акустика не явление, а место, где негде укрыться влюблённым.
– Как увлекательно! А что было дальше?
– Да ничего особенного. Сейчас я тебе обрисую ситуацию, думаю, что полкило риса хватит для выполнения этой нехитрой задачи. Помнишь, я когда-то рассказывал, что меня отлучили от группы как непригодного перебирать струны и картошку после выступления. С горя я разбил машину для печатания лотерейных билетов, и стеснённый в транспортных средствах, стал влачить пешеходное существование, пока не прозрел, прочитав поэта-эрота Садюгу.

Я раком пятился назад – прозападным на Запах.
Служебный выход для собак стоял на задних лапах.
Музеев и библиотек я не приемлил омут,
располагаясь в туалетах дезодорантных комнат.

– И из-за этой, словесной молотьбы ты изменил родине, чтобы стать по нынешним недомеркам преуспевающим бродягой?
– Честно сказать, я не совсем за это ратовал. Отчаливал я в печали. Моё решение об отбытии совпало с поимкой мамкой оказавшегося нетрадиционным отца – она застала папку с договором в постели врасплох. Про меня – всё, а про тебя, Политура, скажу – ну и характер – всё выведываешь, чтобы нанести завершающий удар ниже пояса целомудрия, – взбунтовался Гандонни, – понятно, почему от тебя жена-торопыга на кухне сбежала с подхалимом-подлокотником Павло Сермяжным. Небось ты бабки пожадничал ей на надёжное противоугонное устройство.
– Да что ты знаешь?! Жена пригрозила гражданским разводом...
– А шо, у неё пальцев нема? Ведь твои обезжиренные пальцевые связи с женщинами всегда напоминали жеманную кашу при всей твоей врождённой боксёрской придирчивости.
На этом нетрезвый обмен выкриками пошёл на убыль. Со стороны благотворительного фургона неслись, поторапливаясь, убийственные запахи, отдалённо напоминающие наваристый украинский борщ. В душе Кузе Гандонни было исключительно обидно, даже более того, он гротескно сожалел о том, что позолоченная Гомерика не знавала золотого времечка его родины, когда статная женщина в белом за прилавком вместо куска мяса отвешивала ежедневный де’журно-бонжурный комплимент разочарованному покупателю. Кузя счёл своим долгом напомнить об этом подтрунивавшему над ним Борису Политуре – прибрежному камню, подтачиваемому волнами спиртного, от которого его отличало умение держать себя в вертикальном положении по будням.
– Ты звучишь, Гандонни, как туалетный работник артистических уборных, как засурдиненная труба сороковых годов. Поумерь свой пыл и милитаристический контругар. Мне чадит. Я не намерен с утра выслушивать твои россказни, – резко прореагировал бродяга.
Глядя на Кузю, он лишний раз убеждался, что лицо белого человека – это палитра, на которой впору кулаком смешивать всевозможные краски, но ни боксёр, ни художник в Политуре ещё не проснулись. Он также знал, что Кузя не раз порывался порвать со своим криминальным прошлым, но всё не находил подходящего времени – оно уходило непонятно на что. А ведь голубая мечта кряжистого мужика Гандонни, в годовалом возрасте грызшего гранит науки большого пальца правой ноги, вывести новую породу кур с четырьмя ножками так и не осуществилась из-за того... как там у великого барда: «А у нас на Бентли не хватает?»
Кузин живот заурчал несмазанным мотором, настраивая  владельца на философскую волну. Он знал, хозяин боится, что друзья подведут его под монастырь и там же, не ропща, прикончат.
– Спешу тебя заверить, Боб, что живу я с инкрустированными намерениями, они у меня появились во времена политических чисток, сопровождаемых восторженными отзывами дипломатов. Тогда моя вторая половина, принадлежала к мягкому сорту женщин. Но соседи щадили меня как могли и не посвящали в тусклятину моей личной жизни, за что я им бесконечно благодарен. С тех пор я часто погружаюсь в себя, прощупывая печень и почки.
– Постой, дружище, ты сильно изменился в третьем лице. Теперь тебя можно легко отнести к смене масок перемещённых на шахматной доске лиц. Ложись побыстрей на носилки. Санитары с радостью отнесут тебя в палату представителей меньшинств. Ты звучишь как проститутка-надомница, которая не соображает, что говорит. Разве тактично верить в себя при живом Боге? Надо бы тебе проделать в черепе форточку для проветривания мозгов. А в общем, я не возражаю, – согласился проголодавшийся по тишине Политура, вспомнив, как впервые оказался в музее в сильно подпитом состоянии. Увидев одну из работ Рубенса, он попытался утереть ему нос, забравшись на картину в постель к пышной женщине и ... свалился в руки охранников. Что произошло дальше, он не помнил, но две пары часов с его левой щиколотки пропали.
– До чего же гадкая выработалась у тебя привычка – выдающихся личностей не слушать и без конца перебивать, а они ведь не выболтанные яйца. Постарайся пересмотреть своё гигиеническое отношение к обществу. Походил в его отбросах и хватя, – возмутился Гандонни, – «Тяжела ты, шапка Мономаха» и Лобная доля мозга. Скрываясь за фасадом неблагополучных отношений, он заговаривался и говорил о себе в третьем яйце, предпочитая удару наотмашь удар плашмя. – Так вот, человек по моим наблюдениям существо материальное. Не веришь? Могу дать себя пощупать. А это значит, что мы вынуждены беседовать проголодавшимися кроликами о набивных тканях ненасытного желудка.
Распушившееся мочало Кузиной болтовни, входящей в раковину уха и выходящей из противоположной лоханки, раздражало искушённый слух требовательного Бориса, музыкальное образование которого бабушка до-ремня начала с фа-соли в углу. После пятого урока рояль очень расстроился и занятия отложили до несбыточных времён. Сегодня бывший укротитель обезьян Борис Политура ещё не пришёл в себя и не стал возбухать, памятуя о геройском Чапаеве, придерживавшегося теории непротивления злу Василием. Успокаивало одно – он не профукал оттяпанное у жены состояние в Лас-Вегасе, его у неё никогда не было.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #234)