Могу ли я принять свою судьбу,
когда рука сама несет ко лбу
двухперстную привычную латынь,
и я себе шепчу "остынь, остынь!",
но лоб не остывает? Сгоряча,
в горячке ли - на сломе сургуча
я вижу красный ад и белый рай -
в письме. После прочтения - сгорай.
Когда гортань, как будто бы извне,
не изнутри, хрипит "In nomine...",
мой Анжел Деи смотрит, наклонясь,
скривясь, на кириллическую вязь.
Скажи мне, мой крылатый визави,
священно ли писанье о любви?