*
Обманка в том, что дождь идёт –
хотя лежит, не изменяясь,
не изменяя сам себе,
но на прощанье,
свернувшись, как бикфордов шнур
и крови белая вязанка,
опять идёт, но не бежит –
и обнуляет этим рамку
здесь на запястиях земли.
Идёт из тьмы, остерегаясь
своей возможной правоты
и удлиняющего лая,
смертей, потом опять смертей,
старух, что инородным телом
стоят в дожде, и тем светлей,
чем дальше влево,
чем ближе старость – не его,
но их, которых он присвоит,
когда посмотрят с берегов
промокших девы
и, обрастая перьевой
своей – теперь его – изнанкой,
они найдут, что ничего
теперь не жалко,
и, обрывая высоту
в многоугольное пространство,
как дети, смотрят в пузырьки,
накалывая их на выдох,
которым изобличены –
но этот выход,
как дождь, в самом себе закрыт
и заново на каждом вырыт
прохожем, но не говорит,
вслепую видя,
что дождь, закончившись, идёт
в своих глубинах,
где скручена вода в винты
наполовину.