Наконец, всё утряслось, вернулся муж и некоторые его братья. Немного поокрепнув, поправив домашние дела, Матвей будто сдурел. Может быть, сказалась его странная, долгая отлучка, или влияние царившего вокруг словоблудия, может ещё что, только в первую же зиму, он стал часто уезжать из дома, возвращаясь поздно и сильно пьяный. И хоть братья были уже взрослыми, а старший даже женат, слушались отца беспрекословно. Правда, Андрей, в последнее время, по своему выражал недовольство поведением отца и утрами, когда все собирались за столом, при появлении бати, он демонстративно покидал застолье, остальные же оставались притихшие и подавленные, и быстро съев завтрак, с благодарностью покидали застолье.
Как – то раз, при очередном запое хозяина, Матрёна поздно открыла ворота: « Ты што, сонная курица, хозяина заморозить решила, - пьяно, не естественно визгливо заорал он, - сколько времени стою, - плюнув в снег, продолжил, – стояла бы у окна ожидаючи, тогда не прогневила бы меня.» Матвей подбежал хозяйке, схватил её за рукав, кони в испуге шарахнулись в сторону. – т – п – р – р, стой, сатана, остановил он их – мало я тебя уму разуму учу.
- Господь с тобой, Матвей Лександрыч, - все глаза проглядела тебя ожидаючи, с крючком в сенях провозилась долго, заторопилась, - скороговоркой начала она
- За неуважение к мужу расчёт полагается, - прохрипел он ей в лицо. Сорвав шаль с обезумевшей от страха хозяйки, окончательно рассвирепевший супруг, одним концом связал ей руки, другой просунул под гуж: « Поумнеешь, небось, как прокачу вот, щас! « Матрёна, от охватившего её ужаса, была почти без памяти. Ноги её подкашивались, голова кружилась, тошнота мешала дышать – не было сил защитить себя, не позвать на помощь.
Развернув коней, разъярённый муж, размахивая кнутом, взял с места в карьер. Пробежав несколько шагов, Матрёна упала в снег, к счастью, вскоре почувствовала, что узел на руках развязался, и она осталась лежать на дороге. А Матвей всё сильней и сильней погонял лошадей, вынося свой гнев на их спинах. Его улюлюканье слышалось где – то на другом конце села, когда прибежал Андрей, в шубе нараспашку, одетой на одно нижнее бельё и почти на руках занёс мать домой.
- чего он на тебя, мама? - С широко раскрытыми от недоумения глазами спросил сын.
- ворота поздно открыла, Андрюша.
Через некоторое время Матрёна услышала как приехал муж, сам закрыл ворота, тихо вошёл и никого не тревожа, лёг спать на кухне, бросив под себя тулуп.
Утром, перед завтраком, Андрей подошёл к отцу, крепко взял его за отворот пиджака, сильно встряхнул и почти прошептал: « Маму, больше не трогай.» Отец, в растерянности, так же тихо и виновато пробормотал: « Ну, ладно, будет, пьяный я был».
Мать искоса наблюдала за происходящим и в тайне гордилась сыном. Был он высок, широкоплеч и красив в своём гневе. После этого случая муж резко переменился. Матрёну больше не обижал, иногда даже заискивал перед ней, а она, в душе, не прощала ему. Конечно, такому поведению Матвея, нет ни каких оправданий – разве можно обидеть, оскорбить, унизить женщину – жену, мать твоих детей. Может быть такое неадокватное поведение – неуравновешенность, приступы жестокости и неоправданного самодурства можно хоть как – то объяснить временем - наступал период коллективизации и он, прямо или косвенно, отражался на поведении крестьян. Наступало время тревожное, жестокое, кровавое …
=
Матрена дала волю слезам. « Куда ты, Матюша, - запричитала она, - хоть бы ребенка с собой не брал, едешь сам не знаешь куда, пропадет, Тамарка. Она подошла к заплаканной девочке, обняла её и, раскачиваясь вместе с ней, заголосила: – несчастные мы, будто проклятые, только вроде жить начали, по миру за куском хлеба не ходим, убогих не обижаем, за что нам кара небесная… В испуге, глядя на неё, заревели остальные. Потом, неожиданно замолчав, она, невидящим взглядом посмотрела на икону в переднем углу и сокрушенно, совсем тихо проговорила - как жить то теперь будем, господи, пожалей, сохрани нас…
- Ну, полно, полно мать, - как можно спокойней сказал Матвей, - куда деваешься, не мы одни такие, жизнь наша бекова… вчера, другого моего брата, эти голодранцы увезли, трёх мужиков в кошеву посадили и поминай как звали, не знаю, живы ли они сейчас… лютуют бездельники, мать их, перемать, добрались до бесплатного - вырядились, ремни на себя нацепили, наганы навешали… уеду, пережду, пока меня тут за жабры не взяли, вас то, поди, милуют, я хозяин, с меня и спрос. Потом, тяжело вздохнув, слегка приобняв жену, тихо сказал, - за всё худое, прости… я то, живучий, вы тут, без меня, не пропадите. Пережду смуту, пройдёт время, даст бог, утрясётся всё, заживём по старому. Он подошел к андрею, и, положив руки на его плечи, глядя в глаза, чуть ли не скомандовал, – остаёшься за старшего, смотри тут, не валяй дурака, живи по честному. Затем обнял Василия, - брата слушай, матери не перечь… все вместе, вы любую беду одолеете. Потом, видимо от переизбытка чувств, сбрасывая волнение, громко крякнув, проговорил, - не было печали, - и как – то, виновато, совсем не громко, предложил, - пойдёмте за стол, почаёвничаем.
Когда все уселись, Матвей продолжил: « Варвара, ты старшая из сестер, а значит главная помошница в доме. Хотя, чего говорить, - он опять тяжело вздохнул, - держитесь друг за друга. Никогда не разлучился бы с вами, - глаза его повлажнели, голос совсем осип, - ежли бы, не волчата – бездельники эти. Они, лежебоки, думают, что их век пришел. Нет, отольются им наши слёзы.»
Никто не знал, даже предположить не мог, что эта смута, страх за прошлое, жизнь на изнанку, продлятся целые десятилетия. Покидая свой дом, старший из рода, понимал – хорошего теперь ждать не чего. В его сознании долго звучало крикливое, шипящее, залихватское, злое, безумное предостережение – ты, главный репенёнок, скоро мы тебя кулачить придём, держи, портки, крепче. Очнувшись от раздумий, он будто вздрогнул, еще раз пристально оглядел всех и, остановив взгляд на Серафиме обронил – Ты, у нас, далеко пойдёшь, только учёбу не бросай…
К вечеру Матвей исчез, не заметно, словно вышел куда, ненадолго. В доме вцарилась тягостная, болезненная, пугливая тишина. Домашние, словно при покойнике, шёпотом, опустив глаза, общались друг с другом. Даже трёхлетняя Тамарка, всегда неуёмная и шаловливая неожиданно замолчала. Она, вопросительно глядя на старших, говорила: « мама, я хорошая, видишь я не плачу. Ты, тоже не плачь, я видела, папа плакал». Спать легли рано. Новое утро, как и сама жизнь, ни чего доброго не предвещало.
Проснулись от стука в дверь и беспорядочной стрельбы во дворе. Андрей, накинув на себя полушубок, выбежал на улицу. Остальные, испуганные и оторопевшие, собрались в задней комнате и в недоумении смотрели друг на друга. – Господи, за что нам такое наказание, - шептала Матрёна – сбереги нас от врага лютого, ненавистного. Во дворе опять послышалась стрельба. В дом, позвякивая шпорами вбежал Пашка, мужичёк без рода без племени – бездельник и скряга: – Где, главный репей, туды его, растуды, - заорал он, - я, его вчера вечером, во дворе, видел. Он концом нагана поднял занавеску на полатьях, - айда, вылезай, тебе же хуже будет. Потом, крутнувшись на одном месте, прошёл в куть, - поди, под пол забрался или на полатьи? Едрёна корень. Видать в штаны наложил, от страха! Туды его растуды. Он гордо вскинул голову, поглядев на подошедших соратников - зря я ему вчера сказал, что скоро кулачить придём - сбежал подскуда. Но от нас, далеко не уйдёшь! Земля под тобой гореть будет…
- Не гневи бога, Павел, - твёрдым голосом сказала хозяйка, стоявшая впереди плачущей семьи, - с вчерашнего дня нет Матвея, уехал, не сказал когда будет… ни в чём не виноваты мы, может робили больше чем другие, да в глаза начальству, не заглядывли…
- успокойся, Матрена Егоровна, - оборвал её Пашка, - ушло ваше время, теперь наш черёд настал, уж мы то наведём порядок, каждому, по заслугам, воздадим.
- прекрати – остановил его Макся, видимо старший из самозванцев, радеющих за справедливость, - ты, со своим горлом, всех богатеев перепугаешь. Мы, что, теперь план по раскулачиванию должны в другую деревню ехать , иди, ищи его получше, а то сам, загремишь, под фонфары.
-Я, что, я как лучше хотел – поникшим голосом, совсем раскрасневшись, тяжело дыша, после вчерашней пьянки, сказал Пашка. Ну, репей, разозлил ты меня, - брызгая слюной заорал он, - найду, первым тебя порешу.