Невысокое деревянное здание аэровокзала было переполнено народом. Люди сидели и лежали на стоящих посреди зала ожидания лавках, на чемоданах, узлах, коробках… Самолеты ввиду неблагоприятных метеоусловий не летали уже третий день. Аэропорт, отгороженный от всего мира пеленой дождей, тоскливо плыл среди пустоты бесчисленных туч в четвертые сутки ожидания. Тяжелые капли воды, переливаясь в его огнях, рикошетили с окружающих здание тополей на окна, плющились и извилистыми ручейками стекали вниз.
Дождь, дождь, дождь… Что может быть грустнее затяжного дождя?
Устав лежать, стоять, перелистывать журналы, бродить бесцельно по переполненным залам аэропорта — устав ждать, я сидел на полу, облокотившись о перегородку, отделявшую окошечко кассы от остального пространства зала ожидания. Напротив меня, улегшись на большой бесформенный тюк и прикрыв лицо газетой, дремал невысокий коренастый мужчина средних лет. Около него на краешке лавки с книгой в руках сидела довольно миловидная девушка возраста Джульетты или чуть постарше. Поодаль, немного левее, рядом с небольшим рюкзаком, сверху которого лежала обернутая в целлофан гитара, примостился паренек в поношенной серой гимнастерке. Гимнастерка была заправлена в фирменные джинсы, ворот расстегнут так, что в разрезе был виден болтающийся на шнурке зуб медведя.
Паренек в сотый раз перелистывал старый номер «Огонька», через каждые пять — десять минут поднимая глаза поверх обложки и оглядывая зал, как бы отыскивая там знакомых. При этом его взгляд неизменно задерживался на читающей книгу девушке.
Девушка не отрывала от книги глаз, но, разумеется, ощущала на своем лице его взгляды. Об этом говорили и легкий румянец на ее щеках и несколько показное внимание к процессу чтения.
Время шло. Тягуче-медленно проходил за часом час. Девушка читала и краснела. Парень никакой инициативы не проявлял. Кругом царили скука и обреченность томительного ожидания.
Я наблюдал за моими Ромео и Джульеттой скорее от безделья, чем из любопытства. Но постепенно стал ощущать, как ход времени непостижимым образом в моем сознании увязывается с хронической нерешительностью парня. Казалось, время не сдвинется с места и самолеты никогда не полетят, пока парень не решится подойти к девушке.
В конце концов, нервы не выдержали, я встал и, покинув свой наблюдательный пункт, подошел к парню. Тот сосредоточено, не спеша, в сотый раз перелистывал журнал.
— Извините, у вас спичек не найдется? — спросил я, доставая из кармана пачку «Мальборо».
Парень отрицательно покачал головой.
— И когда только закончатся эти бесконечные дожди? — попытался я завязать разговор.
Парень неопределенно пожал плечами.
— Смотрю, ты все время как бы ищешь кого-то глазами. Знакомых ждешь? — продолжил я свои усилия по налаживанию контакта, одновременно на правах старшего переходя на «ты».
Парень моей инициативы поддерживать явно не хотел.
— Значит, один летишь?
Он не ответил.
— Я тоже один.
Парень снова промолчал.
«А не немой ли он?» — пронеслось в голове, и сразу как-то окончательно для себя определил: «Ну, конечно, немой!»
Положив «Мальборо» в карман, я присел на пол рядом с немым Ромео и уже по инерции, не надеясь на положительную реакцию, попросил, кивком головы показывая на гитару:
— Может, сыграешь?
Парень закусил верхнюю губу, задумался на секунду, мельком взглянул на девушку и поднял гитару с рюкзака. Освободив ее от целлофана, поставил корпус инструмента на правое колено, взялся левой рукой за гриф и пробежался пальцами по струнам, настраивая звучание. Потом на какое-то мгновение пальцы остановились, парень поднял голову прямо и гитара зазвучала.
С первых аккордов я узнал… «Лунную сонату».
Потрясающе!
Упади сейчас на наши головы крыша аэропорта, это не было бы так неожиданно, как музыка Бетховена в спертом воздухе зала ожидания, переполненного уставшими и оттого озлобленными людьми.
Первый раз в жизни я слушал Бетховена в таком исполнении. Клянусь вам, у меня было ощущение, что Бетховен свою сонату писал именно для гитары. Это уже потом люди, не в силах освоить сложную технику исполнения, попросили композитора переложить ее для игры на фортепьяно.
Шум аэропорта отдалился в сторону. Около нас стали собираться другие пассажиры. Парень играл как бы сам для себя, не замечая собравшихся вокруг людей. Никто не говорил ни слова, не прерывал гитариста просьбами или вопросами. Все молчали, слушали музыку, и каждый открывал в ней что-то созвучное своим личным переживаниям, своим личным чувствам.
Девушка уже давно не переворачивала страниц книги и, скорее лишь машинально, опустив руки на колени, все еще держала ее раскрытой. Она понимала, что эта музыка звучит для нее. Не стесняясь столпившегося вокруг народа, немой парень объяснялся ей в любви.
Она принимала это объяснение.
Он спрашивал ее ответа, и она отвечала: «Да».
И он, каким-то непостижимым образом, слышал ее «Да». И все слушавшие музыку видели это и понимали.
Еще недавно опухшие от долгого ожидания, бессонных ночей, духоты, от накопившегося на всех и на все раздражения, лица пассажиров преображались, становились добрее, умиротвореннее. В глазах появлялось так не вяжущееся с обстановкой аэропорта чувство мечтательности. Музыка объединяла и возвышала над обыденностью этих непохожих друг на друга людей, уводила в мир гармонии…
Резко, грубо и больно вторгся в этот мир голос того самого мужчины средних лет, который раньше спокойно кемарил на своем бесформенном тюке:
— Расплодилось тут хулиганья. По подъездам бренчат — проходу нет, и тут — со своими гитарами. Хоть бы играть, молокососы, умели!
На доли секунды в здании аэровокзала повисла необычайная тишина. Все звуки исчезли.
Мужчина с чувством исполненного долга (приструнил хулигана!) прошел мимо нас к буфетной стойке, громко шаркая по полу стоптанными башмаками.
У девушки на глазах моментально навернулись слезы.
Парень побледнел.
Я рванулся к стойке вслед за этим Богом обиженным мужиком, чтобы объяснить ему всю его дремучесть, но меня опередили сразу несколько человек. Краем глаза я увидел, как девушка подошла к парню и что-то говорит ему, вероятно оправдываясь за хамство соседа.
— …Таллин заканчивается, — донесся с потолка голос диктора.
Я понял, что дождя больше нет, давно объявлена посадка, и мой самолет вот-вот улетит.
Уже стоя в очереди перед трапом, я еще раз обернулся в сторону здания аэровокзала. Наружная стена его была почти сплошь застекленной. Не без труда отыскал глазами своих героев. Ромео крепко обнимал Джульетту за плечи и что-то говорил ей, должно быть очень смешное, потому что девушка без конца смеялась.
— А парень-то вовсе не немой, — удивился я, — и не такой уж он стеснительный…
Завыли моторы. Самолет вырулил на взлетную полосу, снова развернулся в сторону здания аэровокзала, помедлил секунд десять и, набирая скорость, пошел на взлет.
В ушах все еще звучала музыка Бетховена.
Я прижался лбом к окошку иллюминатора, напряженно вглядываясь вниз, и в какой-то миг мне показалось, что внизу, на Земле, прямо под нами стоят, прижавшись друг к другу плечами, мои Ромео и Джульетта.
Они, запрокинув головы вверх, смотрят, как серебряная стрела самолета уходит в прозрачную голубизну неба, улыбаются и машут нам руками.
— Счастья вам, и никогда не прячьте друг от друга свою любовь! Никогда! Слышите?.. — прошептал я им в ответ.
Иллюстрация Дарьи Федотовой