то ли стокгольмский синдром, то ли ты изначально сломана: смерть попивает некрепкий кофе в ночном Париже.
звезды запутались в твоих растрепанных русых локонах, звезды летят и насквозь прожигают крыши:
возьми-ка за правило: о прошлом не говорить. о прошлом не говорить и ни-ко-му не верить. я выхожу на улицу покурить – звезды врываются в окна, ломают двери. дремлет твой ласковый и золотой Париж: гибнут тюльпаны, стынет горячий кофе – мы растворяемся в нежности, ты молчишь, время застыло вокруг на последнем вздохе: старые кеды, Сена, кленовый лист, пыльные книги, засушенные цветы, курящий и добродушный седой таксист и надписи на мосту вроде «я-плюс-ты».
дряхлое радио снова поет о вечном, танцует смерть на улочках светлых, узких: дарю шоколад и ромашки обычным встречным и говорю о нежности на французском. ты запиваешь звезды вином и ласкаешь небо, мы смотрим немое кино, мы плачем, поем друг другу
в светлых пекарнях пахнет румяным хлебом.
глупая вечность нас снова несет по кругу.
парижское кладбище, ласковый ветерок – ты глубоко, забыта в сырой земле. я так разбит, неправилен, одинок. ты исчезаешь в далекой и зыбкой мгле.
звездная ночь и сотни ночных огней, спит тишина и город накрыл туман. я обещал тебе когда-нибудь стать сильней.
скучает ночной Париж
по твоим
глазам.
снова влюблен, снова разбит и болен, снова слова о глупом и не о том – слушаю звон с заброшенных колоколен и город похож на самый прекрасный сон. сотни огней, миллионы уставших крыш, ты разбиваешься, прячешься и смеешься
спит за окном мой золотой Париж
в который ты никогда уже
не вернешься.