бывшим бакинцам
Волна выводила строку дневника,
что время похоже на след плавника,
и солнца дуршлаг опрокидывал море
размешивать звёзды в небесном растворе,
чтоб круг горизонта вписал на заре,
как в той теореме у Пуанкаре,
все утлые тени от жизни игры,
покуда нет в памяти чёрной дыры.
И там, где судьба обескрыленной птицей
сподобилась долей армянской родиться,
по карте, кромсающей абрисы суши,
смекал имярек, что отныне не нужен
ни этому краю, ни этому богу,
где даже погосты подобны острогу,
когда после миски постылой лапши
выводят тела отдохнуть от души.
А бухта уже изрыгала из пасти
цыганскую волю, еврейское счастье,
и в лунную ночь по холодному цинку
на цыпках ходили худые фламинго,
покуда маяк в ожиданьи потопа
светился испуганным оком циклопа,
и в крепости старой исламская тризна
качала мугамом родительский призрак.
И в темени времени моря индиго
упрямо листало прибитую книгу,
где буро плыли по слоёной бумаге
следы раскалённые крови и браги,
внушая слова на горючем граб'аре
о том, что на лодке есть люди и твари,
и то, что сегодня исчезла из вида
за розовой дымкой страна Атлантида.