Коридоры всё длятся и длятся, пустые, унылые -
повороты, развилки, секретные закоулки.
Только гнёзда летучих мышей высоко под стропилами,
только эхо тяжёлых шагов отзывается гулко.
Поэт Водовозов служит в тюрьме надзирателем.
Лицо его грустно всегда, потому что настало
тоскливое время - поэты свободу утратили,
штампуют стихи однотипные, блёклые, вялые.
А в тюрьме где-то варят кукнар, где-то в карты сражаются,
то ли смех за дверями звучит, то ли катятся слёзы.
Не вдаваясь в подробности, с сердцем, исполненным жалости,
ночь за ночью с дубинкой идёт мимо них Водовозов.
Как обычно, из камеры восемь доносятся крики.
Появляются, будто во сне, непонятные, странные образы:
сад запущенный, бабочка, солнце, кусты ежевики -
облаками теснятся они в голове Водовозова.
Вырастают слова из небесного Слова единого,
так бывало всегда и везде у поэтов великих.
Он идёт мимо камер, играя дубинкой резиновой
и бормочет чуть слышно: "бабочка, куст ежевики".
Где-то падают с веток в траву краснобокие яблоки,
равнодушное солнце бросает прохладные блики,
в лёгком танце осеннем кружит одинокая бабочка
над последним, неплодным, засохшим кустом ежевики.
Исчезает тюрьма, еле слышно бормочет свой стих он
в том саду, где так тихо, где так ослепительно тихо:
"Ежевика, сестра, ты ведь слышишь меня, ежевика.
Ежевика, сестра моя, дочка моя ежевика".