***·
С чего начинается родина? С обмана, отвечают марксисты и либералы. Для первых родина – это ширма, под прикрытием которой обделывает свои делишки буржуазия. Для вторых (для самой буржуазии) родина – это ширма, под прикрытием которой обделывает свои делишки некое антропоморфное «государство».
И все-таки я, безродный космополит, дерзну возразить: родина, эмоциональное отождествление себя с каким-то народом дарует человеку три важнейшие иллюзии, без которых он обречен на беспросветное уныние, - это иллюзия могущества, иллюзия красоты и иллюзия бессмертия. Ибо примерно этими иллюзиями и создаются нации. Кто красивее? – вот тот главный роковой вопрос, из-за которого народы будут еще долго истреблять друг друга.
Сравнительно недавно сначала в Америке, а затем и у нас наделала некоторого шума книга Юрия Слезкина «Эра Меркурия: Евреи в современном мире» ( М.: НЛО, 2005). Еврейский вопрос Слезкин помещает в контекст настолько широкий, что он почти утрачивает свою пикантную специфику. Общая схема его примерно такова: народы делятся на аполлонийцев и меркурианцев - одним покровительствует заведующий скотоводством и земледелием благородный Аполлон, другим шустрый и жуликоватый Меркурий.
Первые обеспечивают «базис», вторые «надстройку» общества, и едва ли не во всех уголках земли при каждом аполлонийском народе имеются собственные евреи, которые носят свои экзотические имена с таким же достоинством, с каким владыки базиса носят свои. Серьезное недовольство возникает только тогда, когда у наиболее эмансипированных меркурианцев появляется желание войти в аполлонийское общество. В которое их принимают с объятиями не настолько широко распростертыми, как им хотелось бы.
Тогда-то наиболее оскорбленными себя и почувствовали отнюдь не самые сирые и убогие, но прежде всего те, кто имел наилучшие шансы хорошо устроиться, - именно для них было невыносимо ощущать себя людьми второго сорта пускай в одном, но очень важном пункте – национальном. То есть именно в том, в котором люди обычно черпают свои важнейшие иллюзии. Можно было бы, конечно, предложить им быть поскромнее, но бог не создал человека скромным, он создал его по своему образу и подобию…
Выйти из нестерпимого для пассионариев унижения можно было разными путями: можно было завести собственный аполлонийский клуб (сионизм), можно было дойти до полной самоотверженности по отношению к тому престижному хозяйскому клубу, куда тебя не пускают, то есть сделаться аполлонийцем из аполлонийцев , но можно было попытаться и разрушить этот клуб. Это, в свою очередь, можно было сделать двумя путями – объединить все клубы (народы) в один, - путь коммунизма, - или, напротив, разложить все престижные национальные общности на атомы, - путь либерализма. И вот тогда-то во всех общественных движениях, направленных на разрушение традиционных укладов (и в первую очередь своего, еврейского) евреи оказались едва ли не самой активной национальной группой.
Национальное аполлонийство реагировало просто – ненавистью, ограничениями, а в самых крайних случаях попытками уничтожить хотя бы национально выделенную часть своих противников. С коммунистическим же аполлонийством, в теории считавшим нации временным пережитком до их слияния в одну, все оказалось гораздо сложнее. Ленинская национальная политика была задумана с большим умом. «Наш», «пролетарский» лагерь должен был быть предельно монолитным, «их», «буржуазный» – максимально раздробленным; поэтому в чужом лагере все национальные движения следовало максимально стимулировать, – в своем – максимально подавлять; однако делать это так, чтобы зарубежные «националисты» до поры до времени не догадались, что их ждет.
Но невозможно ведь уничтожать патриотически настроенных представителей собственных национальных меньшинств и большинств так, чтобы чужие этого не заметили. Приходилось в пропаганде все национальное поддерживать – на деле выжигать каленым железом. Сталин, правда, с самого начала был склонен ставить на самую сильную лошадь – русскую, но, обруганный великорусским шовинистом, отступил практически до начала войны, когда вновь решил ставить не на новомодную интернациональную выдумку, а на проверенную веками и испытаниями национальную сказку.
Тогда-то и завершилось медовое двадцатилетие евреев и советской власти: советская власть начала расшатывать иллюзию общей судьбы русских и евреев, больше воспевая классических аполлонийцев как действительно наиболее могучих и не акцентируя отдельно взятые подвиги и страдания аполлонийцев ленинского призыва. И оказалось, что страдания важнее, чем подвиги. Холокост пробудил национальное чувство в самых что ни на есть беззаветных комсомольцах-добровольцах, казалось бы, окончательно ассимилированных как в пролетарском интернационализме, так и в его будущем физическом теле – русском народе. А тут наконец подоспела и вторая важнейшая компонента национальной идентичности – возможность гордиться подвигами своего народа…Героическое возрождение Израиля на древней Земле обетованной вывело сионистскую грезу в серьезные конкуренты русско-пролетарскому коктейлю.
Быть может, еще и можно было бы как-то примирить две эти сказки, но Сталин желал монополии. Удар по «космополитам» все равно надолго породил бы взаимное недоверие между аполлонийством и меркурианством, если бы даже советская власть вновь вернулась от политики кнута к политике пряника. Но она предпочла не переманивать сомнительных, но, напротив, отделить их от наиболее надежных…
Результат мы все видели сами, а кое-кто испытал и на себе. И хуже всех снова пришлось тем, кто в одностороннем порядке вообразил себя полноправным членом хозяйского клуба. И какие же способы прорыва из гетто Ю.Слезкин рисует как наиболее удавшиеся из четырех главных – бегство в интернационализм, бегство в русскую культуру, бегство в либерализм или бегство в собственную аполлонийскую историю?
Интернационализм, очевидно, приказал долго жить – он по-видимому вообще нежизнеспособен, поскольку неясно, каким образом он может воспроизводиться в веках. Ведь интернационалисты не составляют какого-то древнего влиятельного ордена, а чтобы такой орден мог возникнуть, они должны приобрести все признаки нации: грезу о собственной избранности, единые внешние признаки вплоть до языка и ритуалы, позволяющие отличать своих от чужих, дабы вступать в брачные союзы преимущественно друг с другом и воспитывать в детях это же предпочтение… Либерализм тоже не может создать самостоятельный социум, ибо не может существовать такое общество, которое прямо бы воспитывало в своих членах неприязнь и недоверие к себе.
Либеральное меркурианство может жить и процветать лишь при каком-то аполлонийстве, которое станет обеспечивать физическое выживание в веках. Удачный пример - сегодняшняя еврейская община на берегах Гудзона, приносящая Америке огромную пользу на всех верхних этажах той пирамиды, которой издавна уподобляют систему разделения общественного труда.
Похоже, эта община по-своему даже патриотична по отношению к аполлонийской Америке, - что не мешает ей издали любить и поддерживать Израиль, сделавшийся родиной некоего нового просвещенного аполлонийства. Возможно, не будь советская власть такой ревнивой, нечто подобное могло бы сложиться и у нас в России. Впрочем, оно отчасти и сложилось, но уж в очень мизерных и на глазах иссякающих размерах.
Бегство евреев в русскую культуру в ее утопической, чисто духовной форме тоже не может воспроизводиться особенно долго, особенно в сугубо либеральной версии: я-де люблю русский язык, русскую литературу и ненавижу русское государство, люблю поэму «Медный всадник» и ненавижу предметы, которые она воспевает,- на такой совсем уж неземной, отрицающей свои истоки и свое собственное физическое тело сказке тоже долго не продержаться. Другое дело те евреи, которые ощущают своей родиной Россию, невзирая на все прошлые и неизбежные будущие осложнения, но они в большинстве своем мало чем отличаются от обычной русской интеллигенции, соединенные с еврейством главным образом чувством личного достоинства да общей болью. Дети же их, а особенно внуки практически уже ничем не отличаются от русских.
Впрочем, за пределами главной Земли обетованной еврейская греза, похоже, иссякает всюду. В 1940 году, пишет Ю.Слезкин, в смешанных браках состояло 3% американских евреев, а к 1990-му году их доля превысила половину. Политика пряника все-таки оказалась эффективнее политики кнута, соблазн сильнее угрозы.
Сегодня в российских городах происходит становление «кавказского» и «среднеазиатского» меркурианства, наиболее продвинутые представители которого стремятся войти в аполлонийское общество. Можно отнестись к ним построже, заставляя сдавать такие экзамены на нравственность и хорошие манеры, которые способны выдержать лишь избранные аполлонийцы; но можно быть и потолерантнее, памятуя, что даже и малосимпатичный прагматик все-таки лучше, чем благородный разрушитель.
История европейского еврейства подталкивает ко второму варианту.
Однако вековая история бегства из гетто российского еврейства заставляет задуматься о проблеме, грозящей сделаться еще более масштабной. В последние годы обитателями некоего гетто на обочине цивилизованного Запада начинают ощущать себя уже не евреи, а русские. При этом намечаются ровно те же способы разорвать унизительную границу, которая ощущается ничуть не менее болезненно даже в тех случаях, когда она существует исключительно в воображении (человек и может жить только в воображаемом мире).
Первый способ – перешагнуть границу, сделаться европейцами из европейцев, в преданности западной культуре превзойти немцев и американцев. Второй – объявить границу несуществующей, существует, мол, единое человечество, общечеловеческие ценности. Третий – провозгласить свое гетто истинным центром мира, впасть в экзальтированное почвенничество. И четвертый, самый опасный – попытаться разрушить тот клуб, куда тебя не пускают.
Евреев, как мы видели, сумел умиротворить только пряник. Но что-то, к сожалению, не видно мудрецов, которые приложили бы эти уроки к России…