Я сижу на балконе, не мечтая прославиться,
А мечтая собрать себя по частям.
Здравствуй, старая инфернальница,
На поругание отданная властям.
Ты содрогаешься всем многомиллионным туловищем,
Громыхаешь подземкой, грохочешь армадаю колесниц.
И не заметишь проходящего мимо святого в рубище,
Ты, вскормившая многих воров, предателей и убийц.
По вечерам ты в гирлянды как в бусы рядишься,
Светодиодами крестишься, изгоняя царство теней.
И невдомек тебе, что напрасно хитришь и прячешься:
Ты всегда в темноте и насквозь пропиталась ей.
Уличной девкой для наивных провинциалов и иностранцев,
Набивая цену, оголяешь злотоглавую свою грудь.
Поражаешь историей, роскошью, огромным пространством,
В котором однако, от увеселений не продохнуть.
Кажется, вот оно место полное жизни и счастья.
Как привлекает приезжих красивый фасад!
А со своими ты шибко не церемонишься,
Демонстрируешь свой многоэтажный и обшарпанный зад.
Не подумай, что я ропщу или брезгую,
Хоть и не восхволяю тебя и не падаю ниц,
Но люба мне вздутая, треснувшая штукатурка
Твоих казенных учреждений и старых больниц.
Дороги мне исписанные граффити подворотни,
Сырые подъезды и древние двустворчатые лифты.
Не бойся, при мне не надо глаз подводить, за маскою прятаться.
Москва, мы давно с тобой перешли на "ты".
Всех детей своих ты вниманием не обделишь,
Кому золото, а кому хлесткую плеть.
Полный страшных загадок и вечных противоречий,
Как же тебя, новый Ершалаим, не петь?
Ты как болото затягиваешь и манишь.
За это, верно, и любил тебя Воланд больше, чем Рим.
Вечная, архитипичная в своей новизне и древности,
В этом, пожалуй, и я соглашусь с ним.
И теперь, словно перед его уходом
Над тобою сгрудились целые полки туч.
Здравствуй, мое любимое темное царство,
Искажающее любой божественный луч.