"— Итак, в виде предисловия я попрошу вас обратить внимание на следующий, широко известный из мировой истории факт: достоинства многих великих художников не были признаны до тех пор, пока они не умирали с голоду. Это происходило так часто, что я взял на себя смелость вывести некий общий закон. Закон этот гласит: достоинства каждого неизвестного и незамеченного великого художника должны быть и будут признаны, а за его картины будут давать огромные деньги лишь после его смерти."
Марк Твен «Жив он или умер?»
Предложение написать рецензию на статью М. Ромма «Провинция души на другом берегу. О Карамазове» http://www.litname.ru/avt_93798086&pbl-3989&top_pbl.htm. , о судьбе современного поэта, мистически поступило мне сразу после организации в Хабаровске посмертной выставки печально знаменитого местного художника и самобытного поэта Игоря Евлампьевича Шабалина. Удивительно схожи судьбы этих людей, о которых в своей статье обобщающе пишет Михаил Наумович:
-Что могло бы послужить доказательством значимости того или иного поэта? Особенно значимости мертвого поэта. Публикации, членство в творческих союзах, статьи критиков, правительственные награды или литературные премии? При взгляде на историю литературы можно убедиться, что ничего из перечисленного…. Как раз упомянутых атрибутов признания больше всего у тех, кто НЕ заслуживает читательского внимания. Во всяком случае, при жизни. После смерти удел таких литераторов – забвение. Но как быть, если умирает автор, известный только узкому кругу критиков и друзей? Стихи его ждут своего часа, пока о них кто-нибудь не расскажет.
С выставки я возвращался с красочно оформленным каталогом, в котором впервые были напечатаны прошедшие через всю жизнь художника стихотворения.
«Не у колеса мы
Молчаливый самый.
Научились рано
Раниться словами.
Плод неспелый жадно наугад срывали.
Быстро загорали,
Быстро остывали.
Тень забот длиннее
К вечеру от тела.
Радостные гимны птица все пропела.
Но лежит дорога вдаль тяжелой веной.
Её вечной кровью стали мы наверно.»
Франсуа Виньон, Анатолий Зверев, Ван Гог, Иван Барков, Константин Ступин, Александр Башлачёв, да и тот Милле из рассказа Твена, вот первые вспомнившиеся мне имена, попадающие под своеобразную классификацию Ромма. И что примечательно - его профессионально-детальный разбор работ Карамазова как под копирку повторяет творческие шаги этих не понятых и не принятых при жизни художников и поэтов.
«Сели в лодку,
Пили водку
Горькую от слёз.
Шалой песней
Рвали глотку
«Ой мороз, мороз…»
Брали воду
Из-за борта,
Стыли на ветру.
Были с Богом,
Знались с чёртом
На пиру.»
Подобно голограмме, их творчество представляет собой некий кристалл, внутри которого заключена плененная реальность. Эта реальность проступает только освещенная светом читательского внимания, падающим под определенным углом.
«В кристаллическую решетку
Через водку
Упёрся глаз.
И, наливая сотку,
Шлифуем глотку
Как алмаз.»
И пусть простит меня Михаил Наумович за мой вольный обобщающий коллаж из его статьи, в ней удивительным образом отозвалась боль всех не понятых и непризнанных при жизни художников и поэтов. Поэтов, пишущих не за звания, награды и гонорары. Поэтов, выплёскивающих свои души в глупое бездушное окружающее пространство, старающееся поглубже похоронить творческую индивидуальность и своеобразие.
«Вся правда божьим языком
Глухонемому даром.
Влеком перстом,
Иском листом
Комкая комой в горле ком
Спасусь пожаром.
Растенью – цвесть
Для мести лесть –
На плоскость известь.
Попытка нацию свести
Как хлоркой праведную весть.
С бумаги вывесть.»
Можно понимать или не принимать не пробившихся при жизни, впрочем и не пытающихся как правило, таких поэтов. Можно глубоко профессионально разобрать и оценить их творчество, как это сделал автор рецензируемой статьи. Не боясь кстати при этом, как отметил один критик, давать свою трактовку образов и стихов в целом, зная точно, что кто то не увидит в них сказанного. Можно отмахнуться оценочным примитивизмом не признанного официозом явления. Нельзя допустить одного – вычеркнуть и выбросить на помойку истории целый пласт безусловно существующего в нашей жизни культурного слоя. И здесь удивительно органично вписывается в эссе профессиональный разбор, достойный академического учебника, отношений современного художника и потребителя. И сразу казалось бы незатейливая частная статья- эссе, посвященная малоизвестному, непризнанному при жизни поэту превращается в мощный обвинительный акт современному официальному, или как даёт ему автор определение, «актуальному» искусству.
«Злая чужеродная судьба,
Мне с тобой
Давно не по дороге.
Гость я твой случайный
На пороге,
Мной не заселенная изба.
И хотя ещё не сочтены
Дни, которых много для учёта,
Сквозь меня
Давно стучится кто-то
Ещё меньше нужный для страны.»
И нет сегодня места в рисуемой автором статьи цепочке творцов сакральной субстанции, посвященных толкователей, специалистов и критиков узаконенной системы эстетических ценностей, называемой современным искусством, не только Карамазовым, но и реальным потребителям, человеку. Художникам. Поэтам. Настоящим читателям. Нам с Вами.
В кармане поэт всегда носил справку. Справка на официальном бланке сообщала: «Шабалин Игорь Евлампиевич умер. Причина смерти: сгорел в жерле вулкана». Дата. Подпись. Печать. - Приятель-патологоанатом выписал. Мы с ним проверяли крепость спирта у него на работе, - объяснял Шабалин.
И вот художник умер. Уже по-настоящему.
На одной из своих картин Игорь изобразил непроглядную ночь. Тьма - хоть глаз выколи. И вот среди этой темноты и безлюдья встретились два человека. Один другому протягивает зажженную спичку, стараясь ладонями загородить огонек от ветра. Что тут особенного? Один чиркнул спичкой, другой прикурил - и разошлись навсегда.
Но Шабалин имел талант, убрав лишнее, выделить главное. Поэтому зрители видят передачу огня, как мистическое действие. Огонь в ладонях становится символом. Символом чего? Может, любви и доверия? А может, он символ идеи, способной зажечь человека? Определенно об этом не скажешь, но понятно, что тепло и свет передаются, переходя от человека к человеку.
«Не скачут кони за сладкой волей.
Заря алеет в холодном поле.
И родники под снегом устали биться,
А кто-то хочет со мной проститься.
Слова прощанья в уме слагает.
Своим молчаньем меня пугает.
Летит без песни ночная птица.
А кто-то хочет со мной проститься.
Напрасно сердце слепое любит,
Ладонь метели мой лоб остудит,
Закрытой двери молчат петлицы,
А кто-то хочет со мной проститься.»
Увидеть и передать это тепло и свет может каждый. Но почему-то не каждый берётся написать о Сашатке Егорове, прекрасном и смешном поэте, об Александре Карамазове, живущем в своей провинции души. А сколько их кругом, наших провинциальных друзей и знакомых? И если каждый из нас напишет пусть об одном из них, пусть небольшую историю, получится замечательная книга, достойная издания «ИД РИС».
У Андерсена есть прелестная сказка. В ней говорится про одного мальчика, у которого была птичка. Он её очень любил, но постоянно о ней забывал. Одинокая, заброшенная птичка целыми днями пела песенки, сидя в своей клетке. Однако время шло, и вскоре бедняжка начала страдать от голода и жажды. Песенка становилась все печальнее, все тише и мало-помалу совсем замерла. Птичка скончалась. Приходит мальчик. Потрясенный до глубины души, обливаясь горькими слезами, он собирает своих товарищей. Объятые глубокой скорбью, они торжественно хоронят бедную птичку, в простоте своей не ведая о том, что не только дети доводят поэтов до голодной смерти, а потом тратят на их похороны и памятники такие деньги, каких тем же поэтам хватило бы на безбедную и привольную жизнь.
Очень нравился Игорь Шабалин Григорию Степановичу Зорину. Однажды, очень давно, в мастерской заслуженного художника России сидел писатель Александр Лепетухин. И вспоминали они художников живых и ушедших, став на время искусствоведами.
- Слушай, Григорий Степанович, раз вам так нравится Игорь Шабалин, его картины, то выпишите ему справку – попросил писатель.
- Какую справку?
- Напишите, что он талант. Художники должны хвалить, поддерживать друг друга.
Зорин спорить не стал. Он взял клочок бумаги и написал наивысшую похвалу, на которую был способен: «Шабалин - это Федотов сегодня. Если не растратит себя, то будет великим. Зорин Г.С., заслуженный художник России».
При встрече Лепетухин передал Шабалину «документ». Игорь взял справку, прочитал и сунул в карман у сердца.
Что было потом? Потом была жизнь. Непростая жизнь в своей провинции души на другом берегу.
В своём замечательном рассказе Марк Твен описал единственный случай, когда публике не удалось сначала уморить гения голодом, а потом набить чужие карманы золотом, которое должно было достаться ему. Герои сюжета позаботились о том, чтобы птичка не зачахла в одиночестве, выплакав свое горе в песнях, а потом получила в награду холодное и пышное погребальное торжество.
В совсем непростой статье Михаила Наумовича Ромма, да и наверное сейчас уже можно сказать в деле его жизни, я так же увидел возможность изменить этот мир. Возможность изменить его отношение к нам. Возможность перекинуть мостик на другой берег, в те самые провинции, где так по разному живут творческие души. Где живём мы с Вами, пока ещё не назначенные гениями ни при жизни, ни посмертно.
Июль 2018 г.
В рецензии использованы выдержки, цитаты и мотивы из:
Стихотворений И. Е. Шабалина; рассказа М. Твена «Жив он или умер?»; статьи А. Лепетухина «Художник с двумя справками»