Недавно в 6-м номере «Нового мира» мое внимание привлекла статья двух молодых талантливых филологов Бориса Орехова и Павла Успенского с очень нетривиальным, будоражащим воображение заголовком «Гальванизация автора, или эксперимент с нейронной поэзией» (Новый мир, 2018. №6. С. 139-158 http://u.to/FyQOEw ). Любопытная и поучительная статья. Бурное развитие современных компьютерных программ, сообщают соавторы, привело к тому, «что нейронные сети как один из подходов в рамках концепции искусственного интеллекта способны воспроизводить и научный анализ, и творческий синтез, свойственные интеллекту естественному» (С. 140). Утверждение, прямо скажем, чересчур оптимистичное. Искусственный интеллект не обладает воображением, поэтому может только имитировать, но не творить. Однако кое на какие размышления в связи с предстоящим обзором БЛК эта посылка и сопровождающий ее эксперимент так или иначе наводят. Согласно теории вероятностей или, наверное лучше сказать, применительно к творчеству, «Теории невероятности», воспользовавшись названием романа Михаила Анчарова, любая даже самая бездарная обезьяна, если посадить ее за компьютер, «натасканный» на творчестве Пушкина, в конце концов, где-нибудь через тысячу лет, «случайно» наберет «Евгения Онегина». В статье приводится пример машинного творчества подобного рода, представляющий собой имитацию пяти «стихов» на античный манер:
Силу, к голубке хитон отличась, Гиоклей благородный
На Ликеи веселие слово кружает другого,
Слишком попал бы и все повреждает она одиноко
И возливаешь они рассудить – городские, проделать
Кровью вкусили два дочь. На корабль он твухте твоей силе.
Не будем лукавить, получилась маловразумительная абракадабра, вроде пресловутой «Глокой куздры...», сконструированной академиком Л.В. Щербой, либо автоматического гугловского перевода с безпадежного английского языка, с частичным соблюдением грамматических, синтаксических и стилистических связей и довольно приблизительно выдержанным метрическим профилем гекзаметра. Суть эксперимента, который предлагают читателю Орехов и Успенский, заключается в следующем. Они приводят два текста, один искусственный, синтезированный компьютером, другой – сильно его напоминающий, авторский, как выясняется в финале, принадлежащий поэту-футуристу Илье Зданевичу («Ущерб любви», 1917). Затем, видимо, тоже с помощью нейронных сетей, синтезирован «объективный» анализ обоих текстов в сопровождении итогового вердикта: текст №1 искусственный, текст №2 – авторский, в чем испытуемый читатель нимало не сомневался с самого начала, притом что и тот, и другой напоминают речь психически не вполне нормального человека.
Для чего, однако, мне понадобилась столь пространная преамбула? Влияние авангардной поэтики эпохи модернизма и постмодернизма на современную сетевую поэзию очевидно, оно улавливается, что называется, невооруженным глазом даже на самом поверхностном, внешнем уровне стиховой графики. Это и почти обязательный отказ от знаков препинания, и замена прописных букв в начале стихов строчными, и охлаждение к метрам классической силлаботоники попутно с выраженным пристрастием к экспериментальным метрическим формам, вплоть до верлибра, и внедрение в стиховую лексику помимо молодежного сленга, довольно грубых обсценных словечек и компьютерных терминов. В результате поэтический язык до неузнаваемости преображается, а стихотворные тексты порой смахивают на глубокомысленные «себе на уме» ребусы, в разгадке которых наиболее рафинированные реципиенты находят вящее удовольствие, удовлетворяющее их тщеславие и жажду сотворчества.
Устоявшийся уже порядок проведения БЛК основывается на более или менее гармоничном консенсусе между его участниками и экспертами. Участники предлагают всего по одному стихотворению не потому что им нечего больше представить, а потому что эксперты захлебнулись бы в «бурном потоке» разнородного по качеству фактического материала, который прежде чем дойти до решающего этапа конкурса должен пройти через несколько отборочных фильтров. Эксперты, как говорится, тоже люди и ничто человеческое им не чуждо: «один любит арбуз, в другой свиной хрящик», как говорил Паратов в «Бесприданнице». Применительно к нашему случаю: один предпочитает «неслыханную простоту» классики, а другому мила столь же неслыханная сложность авангардизма... В результате получается репрезентативная выборка современной сетевой поэзии, с которой приходится иметь дело автору обзора, тоже, между прочим, человеку, со своим читательским и филологическим опытом, со своими эстетическими предпочтениями, симпатиями и антипатиями.
36 доставшихся на мою долю текстов, если оценивать их в целом, представляют собой, как бы это поделикатнее выразиться, добротное собрание разностильных стихотворных произведений примерно одного – среднего – уровня. Анализировать их по отдельности все подряд малопродуктивно по той простой причине, что каждое из них, вырванное из контекста творчества всех 36 авторов, воспринимается как эпизод и поддается только изолированному анализу, напоминающему моментальный снимок вместо продолжительной исследовательской киносъемки.
Я получил в свое распоряжение 2 файла: в первом значились только тексты, во втором они были снабжены именами или псевдонимами авторов и ссылками на их публикацию на сайте стихи.ру. Сначала я отобрал примерно с дюжину наиболее интересных для меня текстов по первому файлу, а потом все же ознакомился с их «историей». Выяснилось, что все они уже получили некую толику читательских отзывов. Но, в основном, это были чисто эмоциональные комплиментарные «охи» и «ахи» со стороны «поклонников», и сдержанные слова благодарности со стороны «талантов». Разумеется, авторское самолюбие жаждет одобрения, поддержки и даже восторгов, но вряд ли такой способ общения авторов с адресатами их лирических посланий можно считать объективной оценкой их творчества. Не думаю, что и мой обзор, неизбежно фрагментарный и субъективный, все расставит по своим местам и выявит бесспорных лауреатов конкурса. Я и не ставлю перед собой такой задачи. Довольно, если мне удастся уловить общие тенденции в развитии современной самодеятельной поэзии, а мои импрессионистические наблюдения над стихопоэтикой нескольких произведений напомнят авторам, что совершенствуя текст, они работают, как утверждал Бродский, прежде всего над самими собой. В конце концов, поразмыслив, с принял решение разобрать первый десяток произведений, довольно репрезентативно представляющих все три дюжины подборки.
1. Открывает мой список верлибр Наташи Денисовой под заголовком-девизом «говорит во мне» http://www.stihi.ru/2018/06/17/4965 Авторы стихов подобного рода склонны к экстравагантным образно-речевым построениям, пропускам логических связок, эллиптическим конструкциям и резким ассоциативным скачкам. Воспринимающему остается только гадать, о чем собственно идет речь. Справедливости ради, надо отметить, Наташа Денисова нет-нет и находит какую-нибудь поразительно живую деталь, на миг преображающую всю ее предельно абстрагированную «речь в никуда», освещая ее мягким светом реально пережитого: «и душа моя этим телом поймана, / в детских прятках найдена / в темном углу двора». Жаль только, что перед этим ни о каком «теле» речь не шла... Зато анафорическое «это» в трех первых стихах строит расплывчатый образ Я лирического субъекта, синтезирующего «говорящую в ней степь», с «поющим ковылевым снегом» и выходом (однако, без глагола) «как будто за крупами в магазин, / а на самом деле к богу, / что ночь растил кизил, / что творил рыб, / да и сотворил // прозрачноглазых, / диковинных». По отдельности, вроде, все понятно, но в общую движущуюся картину как-то не складывается. Вызывает, например, недоумение, почему из всего растительного мира бог выбрал именно кизил и почему для его выращивания выбрал ночь? Дальше продолжается перечисление составляющих лирической героини: «это дышит во мне урал», «это братья мои навытяжку / полегли <…> иже херувимы и серафимы» и т.д. вплоть до заключительного уравнения Я со «света век напролет горящими окнами» и загадочной, надо полагать и для самого автора, концовкой: «вот расцветают щек маки / и руки выбеливаются зимой / у тех, кто станет назавтра мной» (?!). Повторюсь, отдельно взятые действительно яркие образные штрихи, к сожалению, не создают единого логически непротиворечивого ансамбля.
2. Точно также в стихотворении «Человек – это берег, покинувший сам себя...», подписанном неким «Сибирским Волком» (http://www.stihi.ru/2018/05/25/3270), элементарная логика устранилась под напором своевольных, неуправляемых ассоциаций. Сама по себе заглавная метафора насквозь умозрительна, поскольку не находит сколько-нибудь убедительного обоснования. В самом деле, с какой стати «человек – это берег...»? Берег – чего? Реки, пруда, моря? Да еще и наделенный способностью «покинуть сам себя»! Почему «над ним» «колокольчик из лепры» (проказы? отсюда «лепрозорий»?), о каком таком «жаре в узлах / колокольной мышцы, свившей внутри гнездо», распространяется далее автор? И кто «долдонит, как птенцы, до и до» – «колокольчик» или эта самая рифмующаяся с ним «колокольная мышца»? Еще несколько манипуляций с недовольно скрипящей «уключиной», отплывшей куда-то лодкой, рекой, захватившей ее отражение, чтобы тут же «истечь», и «полым взмахом весла» ей вослед – имитируют движение лирической темы. Тут никакой верлибр не провоцирует полный произвол в поэтическом самовыражении Сибирского Волка, стихотворение выполнено переходным от силлаботоники к тонике размером – полуклассическим дольником. Может быть среди более терпимых ценителей модернисткой поэзии найдется человек, который сумеет адекватно расшифровать заключительный катрен стихотворения:
Вот и корни воды проросли из земли хворать –
человек по ним идёт и собой исполняет даль,
а над ним – белый берег из эха, локатор, вздор
и горит гнездо и шумит, угодивший в него прибой.
Боюсь, к ключевым словам здесь придется отнести слово «вздор», а авторство разделить с «нейронными цепями», о которых шла речь выше... Такие «стихи», может быть, и имеют право на жизнь, но только как эксперимент, и только наедине с самим собой.
3-4. Не поддаются однозначной интерпретации и два следующих в нашей подборке стихотворения Александры Герасимовой «и поскольку тело твоё – вода») (http://www.stihi.ru/2018/06/03/1594) и еще одной особы, укрывшейся за многозначительным ником «Созерцающая Много Раз», «чтобы ты» (http://www.stihi.ru/2017/10/28/10583). В них по крайней мере весьма прозрачно и поэтично выписаны образы, свидетельствующие об определенном уровне мастерства обеих.
Стихотворение Александры Герасимовой состоит из трех шестистиший, построенных однотипно: «и поскольку тело твоё – вода...», «и поскольку время твоё – гранит...» и «и поскольку эхо твоё – война...». Все три довода разворачиваются с завидной экспрессией, но не совсем понятно, к кому они обращены и кого они характеризуют. В принципе, в каждой строфе так или иначе присутствует мотив вишни: сначала «вишня зацветает на пустыре», затем «проступает жилками в междуречьях / меловых запястий» «вишневым соком», т.е., понятное дело, кровью, и напоследок раздается «стуком вишневой косточки о стекло» стоящего на столе стакана. Это обстоятельство вместе с единообразными зачинами каждой строфы косвенно подтверждает принадлежность всех перечисляемых атрибутов одному лицу, хотя их разнородность отнюдь не содействует его идентификации.
Примерно та же картина и у Созерцающей Много Раз. В ее лирической миниатюре «чтобы ты» представлена тревожная медитация в виде взыскующего монолога, обращенного то ли к себе, то ли к Богу. Правда, из-за более чем странной пунктуации и, соответственно, синтаксического членения, некоторые образы трактуются весьма и весьма неопределенно: «сон приходит молча. ночной тотем. / непонятно – / умер или воскрес.» Укороченные назывные предложения плохо взаимодействуют друг с другом и со смыслом всего стихотворения. Кроме того, трудно понять, зачем «насупленный и хмурый», еще и странным образом «плотоядный» (не иначе, языческий) бог подводит лирическую героиню «к земляному рву», и почему, испытывая нехватку воздуха, она ловит «слабым ртом приглушённый звук, / вспоминая рыб затруднённый вздох»? Увлечение пряной модернистской образностью не освобождает от строгого логического контроля за последовательным развертыванием лирической темы.
5. Петре Калугиной в ее «Лежалых паданцах» (http://www.stihi.ru/2018/06/29/9) столь изощренные изобразительно-выразительные изыски не понадобились. Стихотворение написано в безукоризненно классической манере: тот самый 4-стопный ямб, который «надоел» Пушкину, готовому оставить его «мальчикам в забаву», стандартная перекрестная рифмовка, правда, с весьма оригинальными, образцово точными созвучиями («печали – дичали», «грусти – пусть их», «крапивы – или сливы», «бородатой – когда-то» и т.д.), неожиданные, а потому эффектные, а главное эффективные эпитеты и метафоры: «Покрыты плесенью печали, / Зернистой изморозью грусти, / Лежали паданцы, дичали, / Сгнивали заживо, и пусть их. // В боярских зарослях крапивы, / Такой матерой, бородатой. / Лежали груши или сливы, / Плодами бывшие когда-то». Оказывается, и традиционные, канонические формы выражения не утрачивают своей привлекательности, если ими пользуется талантливый стихотворец, если любой «сор», «и лопухи, и лебеда», и заматеревшая крапива, и всякая другая обреченная на распад органика становятся драгоценным материалом, вовлеченным в творческие метаморфозы, преобразующие их в «перл создания». Как тут не вспомнить знаменитое ахматовское «Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда, / Где желтый одуванчик у забора, / И лопухи, и лебеда...», или «Торжество земледелия» Заболоцкого...
6. В этом же славном ряду видится мне и 4-стопный хорей как напоминание о пленительных пушкинских сказках иронического стихотворения Олега Паршева «Солночь» (http://www.stihi.ru/2018/04/23/6832). Ирония обращена прежде всего вовнутрь, на самого рассказчика, повествующего о парадоксальном явлении северной нашей столицы «солнечной полночи», преобразившейся в прозрачный заглавный неологизм «Солночь». Заодно, как это принято в басенной ретардации, автор-повествователь непринужденно играет словом, изобретая по аналогии каламбурные акцентные дубли: «Вот уснуть бы, да невмочь – / Летом в Питере солночь. / Нет, не полночь, / Это – солночь, / Не сомкнуть бессонных оч. / Да, конечно же, очей! / Только ночка все ярчей, / Тьфу, прости, конечно, ярче...» и т.д., впору цитировать все стихотворение от начала и до конца! Конечно, это игра, но игра веселая, творческая, заразительная. Она будит фантазию, она создает настроение, воспитывает любовь к родному слову, родной поэзии и – не в последнюю очередь – к малой Родине!
7. Порадовала меня своей виртуозной фантазией-стилизацией «Deus ex machina» (http://www.stihi.ru/2018/01/02/3572) и Юлия Долгановских, которая запомнилась мне еще по первому шорт-листу предыдущего моего обзора. В этом стихотворении балладного типа она соединила по крайней мере два, а то и три временных плана: античный театр, в недрах которого, между прочим, зародилась строфика европейского ареала, должно быть недавнюю современность и, видимо в промежутке, достаточно отдаленную эпоху романтизма, когда девушки с типично немецкими именами Йоханна и Магда (которые, кстати сказать, входили в состав трех имен жены Геббельса) еще носили фартуки и чепцы. Балладный сюжет основывается на типично романтическом мотиве двоемирия, реализуемом с помощью сна, который приснился одной из сестер – Магде. Скорее всего она увидела его где-то в лесу, находясь в среднем «промежуточном» времени. Во сне она переживает какие-то драматические семейные коллизии вместе со своей сестрой Йоханной, разыгрывая спектакль по всем правилам античной трагедии. Автор не слишком вникает в перипетии разыгрываемого сюжета. Гораздо больше его интересуют перемещения героини во времени. Проснувшись, Магда приводит себя в порядок, торопливо пересекает лесную глушь, выходит на шоссе (современный автобан), голосует и слышит визг тормозов, который ассоциируется у нее со звуком «криг-краг», издаваемом ... Deus ex machina, Богом с машины, в безнадежных ситуациях приходившим на помощь трагическим героям. Вновь она перемещается вспять: «Скрипят тормоза — криг-краг! / Фартук. Прядки. Чепец. Магда делает шаг // назад. Нарисованный лес. На лавках — народ. / Хор идёт по орхестре. Звучит парод». С поставленной творческой задачей Юлия Долгановских справилась блестяще. Мастерски владеет она длинным 5-ударным дольником парной рифмовки, образующим семь шестистиший и одно двустишие, искусно сочетает диалогизированный текст с авторским нарративом. Особенно удаются ей динамические пассажи быстро сменяющих друг друга монтажных планов: «Берег. Туман. Трава. Хохочет сова.» или приведенная выше концовка. Единственный недосмотр: переакцентуация в зарифмованном греческом слове «стасИм» вместо «стАсим». Так именовались песнопения, исполняемые хором стоящим на «скене», в отличие от «парода», который он пел, маршируя вокруг «орхестры».
8. Стихотворение Юрия Семецкого с ликующим названием «Радость» и прозрачным библейским эпиграфом: «Надеющиеся на Господа обновятся в силе. Они будут парить, как орлы, побегут – и не устанут, пойдут – и не утомятся» (Исаия 40:31) (http://www.stihi.ru/2017/12/11/12199), воспроизводит ситуацию тяжкого недуга, переживаемого лирическим героем, предчувствия им неминуемой смерти, воспарения духа, что называется, горЕ, и ликующего торжества преодоления. Не знаю, корректно ли автору обзора соваться со своими советами, скорее, все-таки нет, но, как мне представляется, стихотворение только бы выиграло ... без первой, самой неудачной во всех отношениях строфы. Понятно, что расхожее выражение «положить зубы на полку» не означает оставить в ванной вставную челюсть; имеется в виду, конечно, нечто другое – ограничить себя в пище, так сказать, по нужде. К тому же выражение это для описываемой ситуации слишком разухабистое, грубоватое. Далее. «Бежать наверх», зачем-то «считая этажи», тоже не больно уместно, не говоря уже об «изрыгаемых изо рта восторгах православных песнопений». В принципе, любое стихотворение, вроде рассказа Чехова, должно напоминать черепаху, у которой есть и голова и хвост, но они втянуты внутрь, под панцирь. Парадоксальным образом изъятые из текста фрагменты, иногда все же оставляют в нем свой отчетливый след, о чем можно судить по натруженным черновикам Пушкина. Если начать стихотворение со второй строфы: «Взгляни на мир расхристанный внизу – / прекрасен он особенно в грозу, / когда от молний, что несутся свыше, / сквозь тучи проступают небеса. / А гром послушай... – это голоса. / Прислушайся к себе, ты их услышишь». Прекрасная строфа, прекрасное начало. Понятно, что лирический герой или, возможно, его душа, которую трудно представить со ртом, изрыгающим «восторги православных» акафистов, уже давно там, «в мансарде, на чердаке», в преддверии неба, преодолев путь от «расхристанной», не отлученной от Христа, а стихийной, непричесанной, но тем не менее прекрасной земли. Завершающие строфу слова вызывают ассоциации сразу с двумя афоризмами Гете о литературном творчестве: «Некоторые поэты похожи на медведей, которые постоянно сосут собственную лапу» и «Каждый писатель до известной степени изображает в своих произведениях самого себя, часто даже вопреки своей воле». Актуальнее, конечно, вторая версия. Что же касается «хвоста», отделенного от основного текста звездочками, самое последнее в нем слово «боек», эпитет по отношению к воспарившему духу, могло бы уступить свое место более подходящему в данной лирической ситуации определению – «стоек». Не исключаю, что автор, по всему в литературе не новичок, такой вариант рассматривал...
9. Плодотворное использование отраженной поэтики постмодернизма можно наблюдать в оригинальном стихотворении Андрея Мартынова Слова «Шаламов» (http://www.stihi.ru/2018/ 06/12/3597). Почему отраженной? Потому что в нем, как в системе направленных друг на друга зеркал, как в платоновской «тени теней», в пост-модернистском духе эксплуатируется отражение отражений. «Крайний» автор ссылается в эпиграфе на стихотворение своего непосредственного предшественника Петра Матюкова с его «Чапаевым» («Чапаев стучит костяшками / Потом пинком открывает дверь...»), а тот, в свою очередь, обрабатывает парадоксальные образы романа Виктора Пелевина «Чапаев и Пустота». Надо ли говорить, что в ретроспективе мерцает еще и классика соцреализма – фурмановский «Чапаев»? Исследовать все ассоциативные связи, смысловые наращения и стилистические каламбуры, возникающие в этом интертекстуальном коктейле дело увлекательное, но, пожалуй, бесполезное, чреватое дурной бесконечностью, а проще говоря, тем, что и сам анализ неизбежно намагнитится отрицательной энергией постмодернизма. Скорее всего А. Мартынов Слово написал свое стихотворение как полемический отклик на «Чапаева» П. Матюкова, заглавный герой которого, широко известный не столько как персонаж двух романов, сколько по популярным в народе анекдотам, с присущей ему лихостью расправляется со всеми современными бедами одним, что называется, махом:
Чапаев медленно выговаривает странное слово засим
Чапаев медленно устанавливает на барную стойку "Максим"
Чапаев не страшный одет не в черное нету при нем косы
Но строчит пулемёт строчит пулемёт смеётся Чапаев в усы
И пули летят размазанным веером в телах прожигают путь
Пули насквозь пробивают доллары толкают бумагу в грудь
Выходят из тела летят в офшоры в подставные счета
Строчит пулемёт и как бы считает тщета тщета тщета
(https://poembook.ru/poem/1765966)
Вместо рубахи – ? нет, рубаки-парня Чапаева для спасения родины А. Мартынов Слово делегирует великого писателя земли русской, можно сказать, совесть нации, выстрадавшего свое право на суд, тот самый Суд, которому Лермонтов присвоил эпитет «Божий». «Шаламов появляется в самый разгар, / когда телеведущий ядом плеваться устал, / когда ток-шоу уже замедляет ход, / и вот-вот прозвучит финальный аккорд...». Когда все подставные актеры, «озвучивавшие голос масс», уже готовятся приникнуть к кассе, появляется в своем знаменитом лагерном прикиде задумчивый и преисполненной какой-то нездешней красы Шаламов:
Он обводит взглядом застывший зал,
и тихонько спрашивает – это кто вам всё рассказал?
Про талантливого полководца, гения всех времён,
корифея, чьим именем мир был спасён,
лучшего друга и родного отца?
И что-то в его голосе заставляет людей отводить глаза.
Почему именно Шаламов, назначен оппонентом существующего, не приемлемого автором миропорядка, чем автору стихотворения не угодил Чапаев? Ответ на этот вопрос напрашивается сам собой. Прошли времена революционной романтики, безальтернативных ригорических решений («Кто не с нами, тот против нас!», «Гвозди бы делать из этих людей, / Не было б в мире крепче гвоздей!»), «товарищ маузер» лишился слова, захлебнулся и его сослуживец пулемет «максим». Гораздо убедительнее, на самом деле, звучат аргументы взыскующей совести, доводы человека, вернувшегося из ада сталинских лагерей, но не озлобившегося и не ожесточившегося, не разуверившегося в социалистических идеалах. Как никто другой Шаламов понимал, что виновата, конечно же, не идея социализма, а ее не в меру ретивые радетели и, прежде всего, возглавлявший клику «тонкошеих вождей» «гений всех времен и народов». Погруженный в атмосферу сегодняшних умонастроений, когда значительная часть нашего общества ностальгирует по «сильной руке», когда Сталину вопреки очевидности приписываются незаслуженные им заслуги, когда среди великих сынов страны он занимает второе место, вслед за Александром Невским, Шаламов обращается к людям не через прицел чапаевского «максима», но как уцелевший свидетель, испытавший на себе ее жестокие ласки, и призывает их образумиться, вспомнить «о тех днях, когда все еще было не так, / когда мразь называлась мразью, а дураком дурак. / Когда были живы те, кто ещё застал, / что такое на самом деле этот ваш "идеал"».
Всего убедительнее как последний непререкаемый довод – и персонажа, и автора-повествователя – воспринимается заключительный пассаж стихотворения:
И минуты длятся и мы все молчим,
а поэт Матюков ожидает – когда же появится пулемёт "Максим"
и начнёт крошить всех в кровавый хлам.
Но Шаламов не вынимает даже дрянной наган.
Он поворачивается и молча уходит прочь,
в эту тёмную бесконечную русскую ночь,
где мы светим только когда горим.
И никто не идёт за ним.
Заключая, что перед нами настоящее, удавшееся стихотворение, хочу привести одну из скрижалей Варлама Шаламова, коли уж о нем зашла речь, изложенных в книге его суровых, прямо-таки аскетических эссе о поэзии и прозе «Все или ничего» (СПб., 2015. С. 308): «В стихах есть закон “все или ничего”. Более квалифицированных и менее квалифицированных стихов попросту не существует. Есть “стихи” и “не стихи”». И еще: «Поэзия – это судьба, а не ремесло» (Там же. С. 304). Будем же помнить об этом!
10. Свободным, но далеко не расхристанным стихом оформлено стихотворение Жиля де Брюн «война» (http://www.stihi.ru/2015/06/22/6192). Незамысловатое, внешним образом прозаизированное повествование о трагических перипетиях давно отгремевших событий 2-й мировой привлекает исключительной точностью отобранных деталей, как будто автор сам жил в ту пору или, по крайней мере, изучил ее до мельчайших подробностей. Действительно, интервенцию со стороны фашистской Германии не ждали разве что малые дети да, пожалуй, на официальном уровне, еще один человек – «великий» кремлевский архистратег, накануне войны вырезавший сливки командного состава Красной армии, а вслед за тем беспощадно каравший «паникеров» и «провокаторов» за распространение ложных слухов. Тем не менее, началась война катастрофически внезапно, как бы «неожиданно». Психологически и фактически достоверно схвачена первая реакция не готовой к войне страны. «Дети радовались грядущим победам...»; еще бы, разве они не слышали и сами не пели: «Красная армия всех сильней...»? «Взрослые хмурились, и с тревогой / смотрели на небо, / всё ещё такое мирное»; но уже омраченное несметными армадами «бомбовозов»; столь же многозначительные взгляды они бросали «на своих соседей, / на своих детей, / и снова на небо, – / словно бы кто-то там / знал ответы на все вопросы...». И так далее, как в калейдоскопе: новости, все тревожнее и тревожнее, суета у призывных пунктов, очереди в магазинах, напускная смелость мужчин, женские слёзы тайком, притихшие дети, «и снова новости, / новости, / новости, все хуже и хуже: / “с тяжелыми боями...”, / “оставлены города...”, / “под напором превосходящих сил...” (так и слышишь интонации Левитана!), беженцы, слухи, за кем-то пришли и, видимо, забрали: «паникер», такова же судьба и других соседей: «Марту Фридриховну забрали без объяснений, / а дверь опечатали сургучом / цвета запёкшейся крови». Эти и другие, подобные им подробности вовсе не превращают стихи в прозу, а преображают их прозаическими средствами, усиливая достоверность и личностность («(всего в двух кварталах от нас, / там ещё жила тётя Варя с детьми, / недавно они переехали)») изображения. Особенно выразительно сравнение сургуча с запекшейся кровью... Однако, описание в достоверных прозаизированных образах не самоцельно, оно раскрывает восприятие лирическим героем слова «война» – «какое знакомое слово / а звучит теперь совсем по-другому». Надо было пережить все эти события вначале войны, вытерпеть вместе со своей страной еще «почти четыре нечеловечески трудных года». «Но, – обращается поэт к своему обобщенному собеседнику, – ты узнаешь об этом / гораздо позже, /
а пока ты
пробуешь произнести
это слово – «война» – вслух,
и не узнаёшь своего голоса.
Свободный стих в данном случае более чем показан для воплощения столь неординарного замысла. Он сообщает повествованию простосердечную безыскусственную простоту и взволнованную искренность тона. Здесь очень важно не сфальшивить ни в чем, даже в мелочах, что автору безукоризненно удалось. Снова повторю вслед за Варламом Шаламовым, это несомненно стихи.
* * *
Для полноты картины добавлю еще несколько экспресс-анализов или, скорее, аннотаций выделенных мной текстов, наиболее репрезентативно отражающих художественный уровень сегодняшней сетевой поэзии.
13. Впечатляет оригинальная миниатюра Галии Гали «в переходе» (http://www.stihi.ru/2017/12/03/6545), в ключевой, заглавной лексеме которой значимо пересекаются пространственные и временные координаты, благодаря чему «нисходящий с небес свет» достигает возможно идущего подземным переходом субъекта, позволяет ему внутренне сосредоточиться, отыскать в себе нечто, роднящее его с небом, понять как быстротечна и беззащитна жизнь человека и – тем самым – душевно очистившись и преобразившись, обрести то, что традиционно называется, «спасением». Заслуживает внимания неординарный, побуждающий активизировать воображение, зачин: «Что ты с лампою ищешь, Господь», уравнивающий античного философа с Создателем и человеком, взыскующим правды небесной.
14. Напротив, в «соседнем» стихотворении Вадима Мельникова «с балкона вниз...» (http://www.stihi.ru/2016/03/23/7570) «чинарик», брошенный курильщиком с балкона, кощунственно сравнивается с «упавшей звездой». Соответственно «дожатый до фильтра огонек» сопоставляется со вспыхнувшей и погасшей сверхновой звездой, символизирующей выгоревшую до атома жизнь человека (не исключено, самого лирического героя), причем курильщиком представлен не кто-нибудь, а сам Господь Бог. Под стать этой многоэтажной метафорике «вселенная=курилка» фантасмагорическая концовка: «всего делов – затяжка и обуглимся, / беречь-то что... браток, не берегись. / так мало звёзд горит над нашей улицей, / так много на земле измятых гильз». Не знаю, как кому, но мне такое амикошонство не по душе. Хотя в таланте автору не откажешь. Такими крутыми метафорами, как известно, злоупотреблял Маяковский. Следует ли идти за ним в наше время?
25. В несколько более длинном, чем нужно, стихотворении Клавдии Смирягиной Дмитриевой «Хурма» (http://www.stihi.ru/2017/01/01/3631) объектом интенсивной образной обработки оказался экзотический в наших в основном северных широтах плод – хурма. Перед изумленным взглядом лирической героини она предстает «светящейся», «прозрачной до семян, до сердцевины», «горящей как рыжий огонек, / как пуговка на порванной рубахе». Исходящий от нее свет осеняет поэтическим ореолом все окружающее: «над городом в предчувствии зимы / курсируют седые цепеллины», ясное дело, это уже набрякшие холодной влагой тучи, которые «на мелкий дождик снег перемолов, / лениво сеют реденькую манку», и пр. Благодаря этому маленькому, привезенному с юга солнечному чуду «в прорехах хмурых дней / белеет нежность завтрашнего света. / Чем снег светлей, тем будет холодней. / Чем снег светлей, тем будет холодней». Образная логика Смирягиной Дмитриевой противоположна той, какую мы видели у Вадима Мельникова: у одного она развертывается по нисходящей, у другой по восходящей. Художественный эффект, соответственно, разный...
33. Поэзия столь же многопланова и многообразна, как разнотравье окружающей нас природы. Например, лирическая героиня Елизаветы Дейк («Лиловый перезвон» http://www.stihi.ru/2018/06/26/4944) внятно слышит «лиловый перезвон колокольчиков», «невнятный шепот доброго мятлика», любуется аквамариновыми «брызгами васильков во ржи», обоняет «густой и пряный дух» мяты, видит «за клевером – ромашек рой», сопереживает тому, как «льнянке снится вольный львиный зев», но все перебивает доминирующий запах полыни, заставляющей ее воскликнуть: «О Господи – какие тут слова? / Вдохнуть – и чувствовать, что вновь жива, / И зло уже не держит в цепких лапах» и чуть позже, в заключение: «Все хорошо. И слава Богу!».
35. Что такое вдохновение? Как оно переживается поэтом? Этими вопросами задается и пытается дать на них ответ лирический герой (партнер?) Алены Асенчик («Вдохновение» http://www.stihi.ru/2017/12/04/1850). Вдохновение накрывает его мучительным сердечным приступом, «из черноты углов» набрасываются фантомные страхи, «а у него ни боярышника, ни пустырника, / и чужие души бродят в его потемках...». Вокруг голоса и призраки, и непонятно, «когда же он случайной строкой сочинил их всех?» Судя по всему, свои образы поэт сочиняет сидя за компьютером, поскольку радуется тому, что «не надо стирать их, как буквы на палимпсесте, и новый текст выводить поверх». В конце концов, неудовлетворенность достигнутым результатом берет свое и слишком уставший от борьбы с упорным сопротивлением словесно-образного материала, «..он вздыхает, стирает туман со своего экрана, / нажимает задумчиво Ctrl+A… А потом Delete // блокирует навсегда. И нервно думает об ином исходе: // “В конце концов они – это то, что сейчас со мной происходит…”. Прямо надо сказать, неплохое образное определение поэтического вдохновения! Вот так переживают вдохновение современные поэты, но каждый, разумеется, по-своему.
ШОРТ-ЛИСТ
6. ОЛЕГ ПАРШЕВ «Солночь»
http://www.stihi.ru/2018/04/23/6832 отборочный тур для резидентов
7. ЮЛИЯ ДОЛГАНОВСКИХ «Deus ex machina»
http://www.stihi.ru/2018/01/02/3572 отборочный тур для резидентов
8. ЮРИЙ СЕМЕЦКИЙ «Радость»
http://www.stihi.ru/2017/12/11/12199 отборочный тур для резидентов
9. АНДРЕЙ МАРТЫНОВ СЛОВО «Шаламов»
http://www.stihi.ru/2018/06/12/3597 отборочный тур для резидентов
10. ЖИЛЬ ДЕ БРЮН «война»
http://www.stihi.ru/2015/06/22/6192 отборочный тур для резидентов
13. ГАЛИЯ ГАЛИ «в переходе»
http://www.stihi.ru/2017/12/03/6545 номинатор международный поэтический клуб «Рифма»
25. КЛАВДИЯ СМИРЯГИНА ДМИТРИЕВА «Хурма»
http://www.stihi.ru/2017/01/01/3631 квота ГР за редактирование отборочного тура
35. АЛЁНА АСЕНЧИК «Вдохновение»
http://www.stihi.ru/2017/12/04/1850 номинатор Юрий Семецкий
Хочу пожелать всем участникам БЛК, как начинающим, так и маститым поэтам, новых творческих достижений, подлинного (своего!) вдохновения и не бесспорных, но настоящих, радующих, тревожащих и волнующих всех стихов!
Олег Федотов (o_fedotov@list.ru)
PS. Как председатель существующего с 1994 года Международного научно-творческого семинара «Школа сонета» (плодотворного содружества поэтов, культивирующих в своем творчестве эту древнейшую жанрово-строфическую форму, и литературоведов, исследующих ее), пользуясь оказией и учитывая интерес авторов БЛК к сонету, хочу попросить организаторов БЛК приурочить один из его туров к 800-летию сонета, которое приходится на промежуток между 2015 и 2020 гг. В сентябре этого года, с 13 по 20, в Коктебеле в рамках Волошинского сентября состоится Х Симпозиум Школы сонета, посвященный памяти выдающегося поэта-стефаниста из Петрозаводска Юрия Владимировича Линника, автора свыше 650 первоклассных венков сонетов, скончавшегося 5 мая сего года. Информацию о симпозиуме можно найти в Интернете, а также на сайте ВШП (Всероссийской школе поэзии http://shkolapoezii.ru ), на котором, зарегистрировавшись, желающие могут размещать свои произведения.