Окон раскрытых в комнате блики;
день – что младенец златоголовый.
Чашкой со сливками спелой черники
тянется с клумбы млечно-лиловый
флокс – не лилея, пион или роза –
вовсе не тело, не форма, не символ:
яркий до вызова, слепленный воздух,
ласкою млея невыносимой,
в озеро запаха буйно влекущий
(стеклами ветру ответила рама
в радостном блике), – так райские кущи
к суженой в полдень манили Адама.
Так, истомя Суламиту на ложе,
ветер к шатрам уносился пастушьим
сильным крылом; так, о праведный Боже,
вечным твоим дуновеньям послушный,
я, опьянен ароматами сада,
песни старинной кимвалу внимая,
пробую тоны фригийского лада,
окскою камышинкой играя,
хоть безыскусно – да было бы ярко,
так же пестро и пахуче, как летом:
по лепестку Мелеагра с Петраркой,
да по былинке Державина с Фетом…
…День набросал в свои детские игры
запахов, бликов, ярких картинок:
сосен сверкают смолистые иглы
в ткани просвеченных паутинок.