я пришёл к тебе с пивом и бабочкой в животе,
ты её приручила, согрела в своих руках,
и сплетение наших неловких тел
стало рябью в размытых моих стихах.
я пришёл искалеченный, пьяный и жутко злой,
ты была не смиренней пещерной львицы,
но, уверен, положат на аналой
поцелуй твой, что в осень теплей корицы.
я уверен, священники и попы
пересмотрят каноны, начнут молиться
на твои изувеченные черты
и на радужку цвета семян горчицы.
растворял тебя в запахе табака,
розы ставил в бутылки с джином,
и трепала твоя рука
как щенка меня — заслужил, мол.
а потом был апрельский неясный день,
нас весна растоптала свинцовым небом.
я вдруг стал полосатым — твоя мишень —
попадание стрел отзывалось эхом.
и стихи не писались, и я замёрз,
а корица, как прежде, не согревала.
грело только свечение мертвых звёзд,
схоронившее тело, как покрывало.
и глаза твои стали бесстрастно бледны,
и иссяк в магазинах последний джин.
нас с тобой затопило потоком скверны —
мы удушены были им.
в сентябре, когда в город вернулось лето,
в нашем доме зима царила,
мою жизнь замотав похоронной лентой.
ты ушла.
и бабочку раздавила.