Юле
Моя весталка спешно покинула Крым,
стал дар слабеть её летом по всем приметам:
постичь искусство улыбчивым быть и простым
иль им казаться – старались всегда поэты.
Неоднозначно всё в мире этом, всё в мире том,
и радость счастья не отменяет печаль и муки;
моя весталка оставила целый том
стихов, в которых предвидела боль разлуки.
А над Ай-Петри – столицею облаков, –
воздушный замок стоит, навевая оды;
от всех вериг и навешанных нам оков
в конце осталась щемящая боль свободы.
Моя весталка предвидела эту боль,
к ней даль судьбы приближалась, что в том бинокле,
и лишь теперь уяснил я: когда любовь
проходит, жизнь обесценивается и блёкнет…
На маргинальность житийной мути смотрю легко;
всё время лечит, всё забирает в себя, как в бездну;
ещё мелькают стрижи и ласточки над рекой,
но скоро холодом дунет Север – они исчезнут.
А вслед за ними и журавли полетят на Юг,
и вновь пословица подтвердится: где тонко – рвётся!
Моя весталка ещё вернётся, ей недосуг
косноязычию текста верить. Она вернётся…
Моё предзимье она украсит, она смягчит
беду любую, я сам по жизни довольно стойкий,
и млечным соком нальёт маклюра свои мячи,
и на софору – к янтарным гроздьям – слетятся сойки.
И станут горлицы на заре ворковать о том,
о чём стесняемся мы сказать, ждём удобный случай,
а над Уч-Кошем прокатится глухо гром
и ливень рухнет на кроны сосен по горным кручам.
Моя весталка откроет снов свой китайский зонт,
крутнёт его, что-то важное предвещая,
и мыс Мартьян в пелене тумана, как мастодонт,
шататься будет, то появляясь, то исчезая…