Би-жутерия свободы 199

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 199
 
На базе вышеуказанных услуг Гранёная создала сестринскую компанию «Приют сладкоежек и сластолюбцев». Кроме этого она занялась реорганизацией ералаша в своей голове и широкой  благотворительной деятельностью, выудив массу дополнительной информации (в обмен на шефство) в полицейском управлении, преуспевавшем в сборе пожертвований в свою пользу, жертвуя рабочим временем на сборы. Причём она осознавала, что подниматься по служебной лестнице с голой жопой может только женщина, шея которой не утруждает себя отделением головы от плеч.
Выяснилось, что Джинн прячется от ирландской мафии в немецких пивных бутылках, и авангардный лозунг Лилиан: «Человечество движется вперёд, сами понимаете куда» был повешен нетрадиционным обществом «Очистительная клизма демократии» в зале приседаний  на спрессованной конференции прямо над подиумом у президиума. А и теперь отвлечёмся на минуту от увлекательной истории и вернёмся в полуночную действительность. Мышца с Губнушкой подошли к двери, на которой висела надраенная медная табличка «Lilian Granyonyi урождённая Staka-nischeva».
– Хороша Нищева, небось, мильёнами ворочает, свободно конвертирует валюту в тряпьё.  Это она на фабрике зубной пасты в унисон прихвостням фторить научилась, – проворчала Диззи.
– А Тибета что? – каламбурно вставил Витёк. – Видать, ты такая чистюля, что тебя так и подмывает позвонить. Давай, жми на кнопку, не то поехали домой. Чой-то у ней там бумажка из бамбука на ручке висит, и не по-нашенски нацарапано.
– Это предупреждение, чтобы такие как ты хлопцы-холопы, не беспокоили, – пояснила Диззи, азартно нажимая вырванный с мясом настенный звонок, – «Don`t disturb» называется. Никто не отзывался. Тогда поверительница сокровенных тайн принялась давить на кнопку. Без толку. Губнушка (она была наседкой из тех, что насядут и не дадут свободно вздохнуть) рубанула что было силы кулачком по двери, из-за которой едва доносились слова полюбившейся ей доброкачественной песни «Пьёте рьяно у бурьяна».
Витёк – парень крутого замеса, умудрённый топотом «топтунов под окнами» разведчик в будуарах и спальных вагонах поездов дальнего преследования, услышал шаги за дверью и на всякий случай плюнул на глазок в двери в форме втянутого пупка, чтобы заинтриговать беспутную Лильку и ввести её в заблуждение.
Дверь приоткрылась и похоже в неизвестность. Недоумение на лице горничной-китаянки – новоявленной Чио Чио Сан было написано крупными иероглифами. Увидев Витька, она в ужасе прикрыла загрубевшей ладонью рот, в котором на месте нижних резцов зияла выбоина, и отпрянула в темноту. В глубине зажглось тусклое перламутровое бра, а в просвете на стене засиял выцветший плакат «Секс – это не только твёрдая обязанность». Наконец-то появилась опухшая физиономия хозяйки – раскормленной дамы ясельного возраста с хвостиком и в лёгкой пелерине из морских наркотиков.
– Ну шо с то-бой под-де-ла-ешь? За-хо-ди..., но в следу-у-ющий раз, – еле выдавила из себя, как зубную пасту из тюбика, расплетающимся языком  Лилька (ей не нравилось, когда головы мужиков сворачивались в её сторону с выражениями скисшего молока на лицах). Из глубины показались ухмыляющиеся физиономии Василя Пригоршни, когда-то торговавшего шпаклёвкой для затрещин, и ничем не примечательного Ореста Кегельбана патологоанатома, от которого попахивало формализмом анатомички. Синхронное появление полупьяных придурков сопровождалось радостными конвульсиями за их спинами и улюлюканьем Сильвы Впопеску и Бони Вклайд, напоминавших скульптурную труппу каменотёски Подмухиной «Молотый рабочий и серпяная крестьянка». 
– Развлекаются же отщепенцы, жирея на государственных харчах! Сделай ей ретивое предложение выпить, она бы с радостью приняла его на свисающий шестой номер. А на вопрос в анкете «Отец?», такие Лильки, не стесняясь, отвечают: «Их было пятеро», как во французском фильме 50-х о Движении Сопротивления. Если принять Гранёную за сосуд, то мужики отрываются на ней как холестериновые бляшки, – рыгнула Губнушка, пытаясь спуститься по лестнице вверх, как в фильме «Вверх по лестнице вниз». Пошатнувшись, она удержалась схватившись за плечо Примулы:
– Теперь я знаю, почему голландский сыр посылают на экспорт – чтобы дома меньше воняло. А во всём виноваты твои друзья-евреи. Они посягали на меня три раза, а ты ни одного. Но голыми руками меня наизготовку не взять! – И Диззи напоследок, загляделась на перламутровый маникюр в поисках отражения, и только потом в миниатюрное зеркальце «Пудреницы мозгов».
– Оставь свои пьяные эпитеты при себе, и попрошу на меня не наговаривать, я тебе не магнитофон.  Насчёт евреев спорить не буду, тут ты возможно права. Помогают нам, понимаш. Короче, говоря, сплошняк – гашиш свет, да и только. Ещё они переводят нам в угоду с тарабарского языка на утрусский, делают вид, что беспокоятся... А всё для чего? Скажу как на духу, да чтобы захомутать нас, подчинить и унизить. А потом они после заслуженного Возмездия, репарации с детишков наших востребуют. Вот почему я не виню тебя за то, что ты подвергла себя глубокой интоксикации, – ввернул Примула модное словечко, переваривая услышанное с таксистом-пакистанцем на стоянке в аэропорту Кеннеди – человеком к которому никогда не заглядывало в комнатёнку индийское солнце, поэтому он жил без тени сомнения.
Время Примулы шло медленно, видимо где-то протекало. Поддерживая Диззи на крутых и кряхтящих ступеньках жизни, Витёк пришёл к выводу, что Губнушка вовсе не антисемитка, просто она хочет, чтобы всем людям на свете было хорошо без Них. Вообще-то он любил её в дремучем лесу, уходя с головой по грибы, то есть по-своему (плашмя), хотя она и сокращала продолжительность жизни ему и морщинкам на своём личике в геометрической прогрессии. Обладание женщиной, вышедшей из той же, что и он, среды, где стоял полумрак, облокотившись на алебастровую балюстраду, задача сложная, набрасывающая тень и накладывающая не снимаемую вместе с задубевшими носками ответственность. За что он любит её, Витёк ещё окончательно не решил. Может потому что она наводила макияж у лучшего штукатура в городе? Времени у него было хоть отбавляй, и с вопросами: «А почему бы нам ни заняться любовью в гамаке?» и «Если ослы так любят морковку, куда подевалась желтизна на шкуре?» он мог повременить. В своё время Диззин неуверенный отказ прозвучал омолаживающим призывом к сотрудничеству.
Косвенная виновница его несчастий Диззи не производила впечатления наглухо забитой или заколоченной Витьком, с увлечением изображающим из себя по знаменательным датам простачка, как будто бы ему дали утешительную премию, чтобы не им обиженные ничего толком не разглядели. Соприкасаясь с прекрасным, он переполненный физиологическим раствором чувств осознавал, что свободолюбивая женщина из семейства ехидн, с неразгаданным прошлым не так элементарна, как хотелось бы ему.
Ей не надо было искать подходящую посудину, чтобы излить душу. В его выцветших глазах влиятельная супруга Губнушка была, есть и останется конденсатором знаний и роскошью, но отказать себе в ней он не мог. Она дана ему в награду за двустороннее долготерпение, поэтому жить им приходилось с просроченным свидетельством о браке дружно, впритирку. Чёрт с ней с разницей в возрасте, статусе и цензе, но размер-то ноги у них совпадает один к одному, а это уже что-то значит. Так что выходит не зря они объединились на взаимовыгодной сделке с совестью и материальной основе. А то что им приходится выуживать признания в любви – это чистый фетишизм, то есть в порядке жратвы и вещей, которым они оба поклоняются в стиле:

Как утверждал один косой:
«Нью-Порк купил нас колбасой».

К тому же Витёк год провёл в поисках климактерической женщины, мечтающей о ручной собачке, знающей зачем она путается между ногами. Он подсчитал сколько семья сэкономит на прокладках. Витя, предпочитавший, чтобы его называли виконтом, и на этот раз не выразил в её адрес своего удивления нехорошими словами, не рукополагаясь на кувалду кулака, с помощью которого он подтрунивал над посторонними и, нивелируя, выравнивал зубные ряды. Он понимал, что в иных семьях применение кулака выдаст лучшие результаты. С уважением относясь к крутым и поворотам Истории, он не пытался менять её движок, не зря же Губнушка называла Витька бревном без сучка и задоринки.
Тускло светили фонари в рваном тумане. На улице было по-женски влажно. Негнущиеся пальцы наливались, становясь свинцовыми. Сухие молнии угораздило выпалить вразнобой с подвывающей рокенролльной группой монашек «Склеенные коленки».
– Салют! Промозглая погода принимает непредвиденный оборотень, – икая выкрикнула Диззи, влекомая неведомой силой назад. Она небрежно-усталым жестом поправила съехавшую на бок горжетку, дрыгнула ножками и пьяно свалилась на Витюнино плечо, лежавшее, как ей показалось, на переднем не отапливаемом сидении.
Словесная канонада сумасбродной жены внезапно стихла, и она в лианно обвила руками морщинистые коленкоровые коленки, как будто только что произвела на свет маленький свёрток радости. Вдруг её, Поизносившуюся Царапку (так её называл Сифон Подцепил), осенила дутая амбиция – женская мощь состоит в наращивании ногтей и она пробормотала, подбадривающе обнимая его взглядом, – Чего-то хоца. «Назвался груздем, полезай в...».   
Примула (противник действий, крепких напитков, и вправления мозгов на манер геморроя пальцевым методом) зыркнул в её сторону сероостальным взглядом одиозной личности на вещи, игнорируя бестактное предложение любимой. Витёк опустил стекло и подумал, если бы она меня бросила, мир бы без неё оскудел и  предродовое блаженство вернулось. В салон из мимо проезжавшего лимузина пахнуло тухлыми яйцами и Шанелью. Он вырулил на посиневшую от дождя, скоростную магистраль, процедив сквозь зубы:
– Не сноби, зазнобушка, тебе это не идёт, когда червь сомнения оказывается глистом. Бить «своего» принято в бильярде, поэтому воздержусь от кийевой расправы, а дриблинг ладонью по коленке сильно смахивает на китайскую пытку. Да и стоит ли применять её к Гранёной, для которой понятие крупье ассоциируется с крупом коня,  ****ство – отрасль сферы обслуживания, а наш родной пляж – лежбище загорающих чужих моложавых на вид муляжей. – Я твою законоподслушную Лилиан кажный божий день вижу окольцованную в оцепенении с алым педикюром, накладными ресницами и зелёной помадой на губах. Надо любить её такой какой её нет, и с затасканной татуировкой, принимаемой за знак одобрения: «Окупаться дозволено!» из престижных соображений.
Диззи прыснула в кулак и осуждающе посмотрела на Витька в зеркало, в принципе соглашаясь, что самодурку Лильку, трепетной ланью никак не назовёшь, как и мастерицей на все руки. Но она успела наделать уйму кульминационных глупостей оргазменного характера (по морщинам на её лбу были заметны дьявольские проделки возраста, разменявшего не первый двадцатник на своём веку). Как участница социалистического соревнования по серсо и набрасыванию тени на плетень Диззи вспомнила несуразицу восьмидесятых годов, когда в моду входили девушки с фосфоресцирующими зубами и кнопочные телефонные аппараты. Тогда Стаканищеву открепили от закрытого распределителя (апологета сегрегации), где подкреплялись её предки, и Лилька в васильковом ватнике выкрикивала: «Выходит, Мозгва роженица, если у неё с прилавков пропало молоко?!»
Обомлевшим от возмущения представителям правопорядка, рассредоточенным по закоулкам, пришлось спровадить Лильку, к которой неприятности липли назойливым репейником группы рэпа «Раскраённые черепа», под локотки с Оранжевой площади прямиком в нашатырный вытрезвитель. А ведь тогда, во времена каре-декольте и миди-юбки, когда утончённые мужики (носители этнического идиотизма) с сосредоточенным выражением лица делали ей волокнистые предложения и Юлили вокруг дрессированными волчками, девчонка ещё обладала вполне сносным прокатным станом и в ситцевой сорочке с королевской горностаевой оторочкой тяжело переносила получасовую разлуку с подонками бутылки армянского коньяка.  Да, куда подевались былые золотые денёчки, когда скучать не приходилось и не надо было брать быка за рога при наличии мужа, размечталась баламутка в балете Губнушка тайный член обществ «Шапки долой!» и «Головы на местах», на заседаниях которых фанаты, не меняя пигментации кожных покровов, послушно сносили головы друг другу при одном только взгляде на её лозунг над кроватью:  «Их веские от 3 до 5 килограммов причинные места – беспрофитная копилка званий – сколько ни вкладывай, отдача смехотворна,  это говорю вам я – женщина, к груди которой в едином порыве нетерпеливо тянулись руки сотен мужчин с целью как можно быстрее пожимать спелые плоды». Между порочим, Диззи была уверена, что можно устроить так, чтобы после её ухода из жизни её ученики и преследователи подпитывались её кровью и вкушали плоть её, стоит только высадить окно и посадить вторую яблоню над могилой.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #200)