Мы встретились в казарме. Нашу роту отпустили по домам в отпуска на целый месяц. Перед тем, как передислоцировать батальон из Средней Азии сюда, на Балтику. Но уже после того, как мы вернулись из Чернобыля. Даже тех, кому не повезло, или если посмотреть с другой стороны, повезло не попасть в эту командировку на ликвидацию последствий. В общем-то, половина роты была срочно переброшена на Украину. Уже в мае, после праздников. А вторая половина оставалась на объекте. Кое-кто оказался на Балтике, в новом месте дислокации перед самими праздниками, еще в конце апреля, а кого-то послали буквально за день до десанта в Чернобыль. Меня, например, сразу после 9 мая вызвали в канцелярию, вручили проездные документы. Ночь протрясся в плацкартном вагоне. Утром прибыл в штаб округа. Провел там сутки, после чего сел на поезд Алма-Ата – Ленинград. И неделю ехал совсем один в пустом купе.
Мы встретились в казарме. Стены пахли еще свежей стружкой. Вот они, все мои сослуживцы. И те, кто потом рано уйдет, и остальные, не цапанувшие избыточной дозы. Мы не виделись довольно давно. Я вернулся на тридцать лет назад. После того, как оставил в 2016 своего семидесятилетнего двойника вместо себя. Но ребята узнали меня и таким, пятидесятилетним. Впрочем, еще и эстонец Гуннар Кингисепп прибыл в таком же, пятидесятилетнем варианте. С седыми висками, погрузневший, очень похожий на своего латвийского тезку, актера Гунара Цилинского, сыгравшего разведчика Николая Кузнецова в старом советском фильме «Сильные духом». Если меня наш старшина добродушно звал «бакинским комиссаром», то Гуннара прапорщик Куриленко неизменно именовал так: «Наш эстонский святой мученик-чекист». И правда, Виктора Кингисеппа в буржуазной Эстонии пытали, расстреляли и в тот же день утопили его тело в Балтийском море, где до сих пор, наверное, на дне белеют косточки коммуниста-подпольщика.
Время только кажется линейным. На самом деле оно имеет изменчиво прихотливый характер. И я легко перешагнул тридцатилетний редут, оказавшись среди своих девятнадцати и двадцатилетних сверстников, практически не постаревшим. Ну, голова чуток седая, да в талии малёхо стал поплотнее, но в целом фигура прежняя, без пивного брюшка. Так что даже в каптерке подписанное моей фамилией хэбэ оказалось впору, правда, почему-то не 46, а 48 размера. Мистика, да и только. Хотя джинсы и пиджак дома я ношу 50-го, но это с ремнем, так как 50-й размер штанов слегка великоват, к тому же джинсы имеют обыкновение разнашиваться. Поэтому 48-й сел точно по фигуре.
Наше подразделение – особого рода. Теперь я часто буду продолжать извечную службу. Из разных временных потоков перешагивая в 1986-й. Через год я дембельнусь. Как бы мне хотелось остаться навсегда в 1987-м. Таким, каким я нынче пребываю, и даже став старше на двадцать, тридцать, сорок и больше лет. Неважно. Накхшам дурун! Это все несущественно. Чтобы вновь и вновь выходить рано по утру из ворот ташкентского вокзала. Покупать тарелку дымящегося, ароматного плова, который тут же, на привокзальной площади готовит в огромном, выше человеческого роста, казане повар-узбек, взгромоздившийся на лестницу-стремянку. Помешивая рис с мясом, морковкой и восточными специями своим длинным деревянным веслом. Хочу снова и снова прогуливаться по улицам Ташкента. Целый день до вечернего поезда в Ашхабад. Покупать в магазине «Мелодия» свежие пластинки. Сегодняшняя молодежь сказала бы – «релизы». Первый диск «Аквариума», «Смоуки», миньон «Черного кофе» - первую советскую пластиночку с официально разрешенным тяжелым металлом.
И чтобы родители были еще молодыми и крепкими. Моложе меня сегодняшнего. Здоровые и сильные, а главное, счастливые. И чтобы ничего из того, что случилось из-за Карабаха и позже, в 1991-м, никогда не произошло. Хочу!
Когда-то, когда я был совсем еще маленьким, неразумным крохой, не знавшим Бога и молитв, я вдруг осознал, что все люди смертны. И смерть не красит человека усопшего. Мне с младенческих лет снились сцены казни. Самых разных видов казни. И искаженные мукой лица страдальцев, уже заглянувших в глаза смерти. Мне снился черный, беззвездный космос. И падение. В его бездну. Вечное. И еще пугали в сумерках геометрические узоры на ковре в прабабушкиной комнате, где на ее попечение меня оставляли родители-студенты.
Я хорошо помню свои детские, младенческие молитвы Неизвестному, но неизменно Высшему Существу. Проснувшийся в слезах среди ночи, я обращался непонятно к кому с просьбой. О, если можно, пусть я умру. Пусть даже самой страшной смертью. Но после этого пусть больше никто на свете не умирает! К кому я обращался в своих ночных молитвах? Еще не зная-ведая Бога…
Это был не сон. Я действительно перешагнул тридцатилетний редут. Рубеж. И оказался в новенькой казарме. Еще пахнущей свежими стружками. Наше подразделение было передислоцировано из Средней Азии сюда. На Балтику. Впервые я соединился с сослуживцами два года назад. Сейчас, находясь в Калининграде, меня снова перенесло ночной порой в казарму. Влажный пол после мытья. За окном клубится ночной туман и дождевая морось. Чиркнул зажигалкой на крыльце, дав прикурить не спящему дневальному. В зыбком свете фонаря над входной дверью, плохо рассеивающего чернильную мглу, я все-таки углядел алмазные капли на изумрудной траве.
25. 07. 2018 г.