Иронические и юмористические стихи избранное на 2018 07 22 Евгений Иваницкий
Клон
Я – гомункул из пробирки.
Трижды за день – вес, обмер,
И на ножке моей бирка.
Папа – генный инженер.
Пять хлебов его трансгенных
Накормили род людской.
Мама где-то вдохновенно
Ищет волю и покой.
Только биркою на ножке
Отличаюсь от иных.
Кто полюбит хоть немножко
Клон семь тысяч альфа штрих?
Гены постмодернизма
Ой, вы, гены мои, гены,
Гены новые мои,
Гены новые, хреновые, мутированные!..
Витенька
Три сборочных завода
Работали три года,
Пыхтела сотня роботов,
Катилось десять лент.
Да только мальчик Витенька
До шпунтика, до винтика
Всё развинтил,
Всё раскрутил –
В момент!
* * *
Папа! Пока не вырос сынок,
Подкидывай сына под потолок.
Где-то лет в девяносто
Подкидывать будет непросто.
Из детского альбома
Не любят мамы драться ногами,
Бокса не ценят, борьбы на татами
И даже не смотрят спортивных программ.
Папам легко побороть наших мам.
Романс мышонка
Гостя у вас, молчал неловко:
Имею вкус, мой стиль высок,
А мне – колбаска в мышеловке,
Несвежей ливерной кусок…
Хозяйка, милая хозяйка!
Я вас люблю во цвете лет,
Мышонок, маленький всезнайка,
Романтик сыра и поэт.
На ваши руки вечерами
Смотрел из норки. Плыл гавот.
К вам льнул – волна, волна и пламя –
Соперник мой – ваш рыжий кот.
Когда его вы оттолкнули,
Я подбежал, сказал: «Мерси!» –
Но вы вспорхнули и на стуле,
Как прима, взяли ноту «си».
Как быть, когда клавира звуки,
Когда любовь – лишь западня?
Ах, если б, если б эти руки
Хоть раз погладили меня!
Французская песенка
У поклонницы козьей шагрени,
Старой дамы, одет от кутюр,
Серый козлик жил в сладостной лени;
Дама пела ему: «Mon amour!»
Он же в песне изысканной, длинной
Пел про волю, капусту и честь.
Кто услышал, тот песне козлиной
Уж не сможет иной предпочесть.
Где беспечно бушуют канканы,
Где усмешка химер Нотр-Дам,
Легкомыслен, как все бонвиваны,
Блеял он: «Вашу ручку, мадам!»
Но случился с ним грех самоволки:
В лес Булонский ушёл по весне,
А на воле, вы знаете, волки…
И упало на травку пенсне.
Только рожки остались и ножки
В брызгах славной бургундской крови.
Холодца не хватило и кошке,
И вздохнула мадам: «C’est la vie!»
Песня о чашечке кофе
Ох, давно же это было! Рано утром на работу
Плыли реки, шли туманы и небесные светила,
А за ними шли команчи, и тихони-делавары,
Хитроумные чероки и свирепые дакоты.
Приходили ирокезы – все красавцы, все поэты,
Но никто не брал гитару, никому не танцевалось:
Утомлённые дорогой, ничего не понимали,
Глазки сонные смыкали на планёрке Гайаваты.
Многомудрый Гайавата, полубог, любимец неба,
Улыбнулся просветлённо, и спросил: «А где же кофе?
Где Большая Олениха, чудо-дочь вождя апачей? –
Ей пора сварить напиток, нас равняющий с богами».
Но сказала Олениха: «Будет горьким этот кофе.
Олениха много плачет, Олениха хочет мужа»…
Был прекрасен Сын Бизона: весь ракушками украшен,
И щетиной дикобраза, и гирляндами поклонниц.
Посмотрела дочь апачей на предложенного мужа,
Всем хорош был Сын Бизона, не понравились гирлянды.
Вот, сказали Оленихе, Сын Большого Крокодила.
Резвы ноги Крокодила: запустив стрелу из лука,
Он бежит за ней так быстро, что стрелу опережает,
И спасает этим шефа. Но бывает, не спасает.
Улыбнулась Олениха: над равниной реял кондор,
Он кричал, и каждый слышал радость в крике вещей птицы.
Облака взбивая в сливки, он пророчил пробужденье
Силиконовой долины: «Кофе! Скоро будет кофе!
Сладкий кофе, вечный кофе!..»
Английский язык. Вступительная лекция
Раскраска боевая, перья –
Вот англичане из поверья.
Но зря взывал Филипп Четвёртый –
Они не строились в когорты:
Раскосы и широкоскулы,
Они несли свои баулы…
Лишь иероглифы в пещере,
Рисунки мамонта в манере
Дали, да старенький там-там
От англичан остались нам.
От них произошли друиды,
Волхвы, кентавры, нереиды.
Жаль, нынче англичанин редок,
Застенчив, так же как и предок;
В лесах, в тиши проводит век,
Зовётся – Снежный человек.
Язык английский, если честно,
Скорее уханье и жесты,
И всё ж пора вне суеты
Вздымать английского пласты.
Пора забытый сей язык
Напомнить миру. Сколь велик
Его гортанный звукоряд,
Где лишь согласных плотный ряд!
Пусть англичанин наг и дик,
Я верю в аглицкий язык.
Язык Петрарки и Дюма
Ещё сведёт людей с ума.
Скажу, как опытный ходок,
Как лоху говорит браток
Иль как лингвистихе лингвист,
Как Пятачку таксидермист:
"Учи английский! Айн, цвай, драй, –
И на земле познаешь рай».
Немного о себе
А жене я не изменяю,
И на двух молодых не меняю.
Тут недавно двоих приводили,
Только зря на полу наследили:
Предлагали картошку и сало,
Деньги, валенки, рыбу налим,
Только этого было мне мало,
И остался я неумолим.
Мой день рождения
Ждал я, благостно мечтая:
В этот раз не будет ссор,
О поэзии Китая
Заструится разговор.
Будут все просить прощенья,
Будут песни для души,
Клятвы, слёзы очищенья
В патетической тиши.
Ой, вы гости, рать лихая!
То не грянула гроза:
Опалили, полыхая,
Фанатичные глаза.
Либералы, коммунисты
(Без политики ни дня!),
Монархисты, анархисты,
Что за буйная родня!
Сколько визга, сколько шума!
Все вверх дном в моём дому.
Это митинг или Дума,
Неподвластная уму?
Не прервётся мессианства
Всё связующая нить.
Любо недругам тиранства
Ближних Гегелем лупить!
Так метелят упоённо,
Так волос летят клочки,
Что гляжу я изумлённо
Сквозь разбитые очки.
Кто на люстре – к покаянью
Указали мне пути,
Кто под шкафом – к воздержанью,
Им бы ближнего спасти
От неправильных решений
И неправедных дорог…
День рожденья, день варенья! –
День увечий и тревог.
Закрытая дверь
Не забыть мне офис, воздух сумасшедший
Мира чистогана,
Девушку-обманку, глаз её бедовых –
Глаз Фата-Морганы.
Восемь телефонов – тили-тили-тили –
Радостно звонили.
Ласковые эльфы что-то обещали,
Нежно говорили.
Проходил начальник, дивно улыбался –
Честно и открыто, –
Сразу меркло небо, явно пахло серой,
Цокали копыта.
Где же ты, начальник? Дверь твоя закрыта.
Жду тебя, как брата.
Ах, пиджак потёртый, ах, карман дырявый,
На душе заплата!
Славные ребята, все в татуировках,
Офис охраняли.
Рыбкой на Багамы денежки уплыли,
Слова не сказали.
Крылышки мелькнули, денежки порхнули
Птичкой на Канары.
Я иду до дома, землю сотрясает
Поступь Че Гевары.
Перечитывая классику
Не знаю, гипноз или солнца удар:
Скупил у цыганки я оптом товар.
Гляжу, как безумный, на куртку и шаль,
И хладную душу терзает печаль...
* * *
Весь день сижу без новостей:
Молчит жена жестокая.
Поговори хоть ты со мной,
Сорока белобокая!
* * *
Попугай наш глядит мрачновато.
Он, похоже, готов,
Сделать парочку слов,
Но в присутствии адвоката.
Ногти
Вот мальчик, что ногти постричь не даёт,
Ведь ногти помогут ему в гололёд.
Ботинки уже не налезут никак,
Зато стал своим средь котов и собак!
* * *
Сопка не спит. Я дошёл до предела.
Что за зима! В довершение бед
Лена-река ко мне охладела,
Ноет ночами Уральский хребет.
* * *
Хотел один побыть. Мечтал. Мелькала белка
Меж волн ромашкового белого прибоя.
Но рядом, у бандитов – перестрелка,
И нехотя уполз я с поля боя...
Начальнику
«Шрамы эти – от ласк!»
Станислав Ежи Лец
Начальник блаженства! Твоё совершенство
Не знает предела. Зачем, не таи,
В иные пределы ты шлёшь свои стрелы,
Певучие стрелы, волшебные стрелы
Мучительной, чистой, служебной любви?
Любознательная щука
– Хорошо ли, караси,
Вам живётся на Руси?
– Преотлично! Не до скуки, –
Караси сказали щуке.
Турнир поэтов
Поэт – это первенство злое,
Пропащей души непокой,
И вот, уже сходятся двое:
"А ты-то, а ты кто такой?"
Поэты – зубы дракона
В пашне отеческих муз.
Кто кинет камень Ясона
В писательский жуткий союз?
Поэт, на ристалище духа
Хореем, как дрыном, дробя,
Как Тайсон, откусывай ухо,
И люди поверят в тебя.
А вы не хотите тунику
И кровь гладиаторских игр,
Когда с торжествующим криком
Под рёбра вонзают верлибр?
Пусть брызнет, как спелая вишня,
Соперник, слащавый певун,
И визг его Музы чуть слышен
За рёвом свирепых трибун!
* * *
У хищников очень опасные игры.
Что лев – царь зверей, – не рассказывай тигру.
Литературный салон
Вы прекрасные ребята,
Но сюда я не ходок:
Слишком часто пробегает
Меж лопаток холодок.
* * *
Не всё ль одно, начни с Платона,
C Бодлера –
Жизнь своё возьмёт:
Моим стихам, как самогону,
Настанет свой черёд!
Месть Аполлона
Напрасно требовал поэта
К священной жертве Аполлон:
Поэт не покидал банкета!
Увы, с тех пор не пишет он…
Рифма
Кого бы огреть сучковатою палкой,
Вот этой большой сучковатою палкой?
Измученный гений застыл над селёдкой,
Съедобной вполне малосольной селёдкой.
Прекрасна селёдка, отличная палка,
Да вот не рифмуются.
Жалко…
Наклеивая пластырь
Наш дом – стекло, мы хрупче амфор,
Без кожи мы, и всё же, всё же,
Поэт поэта, без метафор,
Отделать может.
* * *
Послушал бред кобылы сивой.
Неплохо. Много позитива.
Но, если честно, бред собачий
Богаче.
Театральный буфет
В искусстве и в жизни – обман и подмены.
Застрял в пищеводе пельмень Мельпомены…
В ночном клубе
Какие танцы на столах! Лишь я не вою.
Какие трусики в руках над головою!
Когда бы это не стриптиз на дискотеке,
А после лекции моей в библиотеке...
Метро
«Он отвечал: “Не человек; я был им…”»
«Божественная комедия»
Данте Алигьери
Как на одной ноге неловко,
Когда накрыла темнота,
Когда в тоннеле остановка
И, как удавка, духота!
В сплетенье рук и ног сплетенье,
Весь перекрученный винтом,
Я размышляю о смиреньи,
А по макушке бьют зонтом.
Вергилий, что глядишь недобро?
Ты о бомжа расплющен вновь?
Хрустят очки? Сломали рёбра?
Храните к ближнему любовь!
Когда ты маленького роста,
И вся-то жизнь твоя – метро,
Любить людей совсем не просто,
А удивительно хитро.
Предзимнее ницшеанство
Твой сан поднебесен, твой дар не напрасен.
Сантехник, явись мне, слесарно-прекрасен,
Сыграй на гармони моих батарей,
Чугунною нотой любви отогрей.
Сантехник, ты ходишь к другим, знаменитым.
Но кто же излечит бачок с простатитом?
Гудящего крана гудящее горе
Трубы терзает в жестоком миноре.
Пойми же страданья несчастной Гекубы,
Гамлет подвалов, утешь эти трубы.
Пусть вантуза жадный, чувственный рот
Любовно прочмокает водоворот.
Что кран, что эпоха – их чинит герой.
Я славлю и паклю, и ключ разводной,
Твой тросик сакральный, болтов кастаньеты.
Приди! Заклинаю! Но нет мне ответа…
Обольщение
Влети в мою душу, как шар кегельбана!
Душа моя – дом, что шатают печали.
Он чудом не рухнул при битве титанов,
Но боги бессмертье ему даровали.
Войди, и попадают книги и платья,
И пыль завальсирует с давним июлем,
И выйду навстречу я в драном халате,
Увенчанный липкой и тесной кастрюлей.
Я всё опечатал, укутал в холстины,
И, бирок навешав, сложил в шифоньеры –
Мечты и надежды в мешках с нафталином,
Посулы гадалок, невзлёты карьеры.
Я всё сохранил: суповые тарелки,
В немытости давней, заветной, суровой,
И дивную грелку, дырявую грелку,
Последнюю страсть старика Казановы.
Темно, тесновато у нас, но и всё же,
Не тронь паутины над веками Вия, –
С улыбкой, с причмоком сопит он в прихожей
Под велосипедами хана Батыя.
Послушаем ветхие ноты чулана.
А если и рухнут на нас антресоли,
Ничто не отменит здесь марш тараканов,
Мышиный парад и учения моли.
Занозисто скрипнут щелястые нары,
Щербатой посуды зазвякает груда,
И буду я клясться галошею старой,
Что мы никогда не уедем отсюда!
* * *
– Улыбнись! – проскрипели друзья, – мир не так уж и плох!
– А может и правда, взять улыбнуться?
И заныли печальные петли,
Застонали ржавые ставни моей улыбки.
– О, Господи! – перекрестился прохожий…
Счастье
Надо вызвать врача, ведь на улице дождь,
Надо вызвать врача, чтобы спеть с кем-нибудь.
Он и в карты не прочь, и танцор ча-ча-ча,
Широка и тепла добродушная грудь.
Деликатно пофыркав, припрятав клыки,
Врач одними губами берёт ананас
И, доверчив, эклеры ест прямо с руки.
Жаль, эклеров и плюшек так мало у нас…
Перепутав планету, жену и дурдом,
Счастье можно найти, если спать-почивать,
Если гладишь кота, что урчит под бочком:
«Ах, доверьтесь мне, князь, вас не Мышкиным звать?»
Лимерик
Умолял турист из Америки:
"Перестаньте читать мне лимерики!"
Он стоит на столе,
Вот и шея в петле,
А ему все читают лимерики!
О тяге к вкусному и прекрасному
Снова тяга крамольная к вкусному –
К пирогу с начинкой капустною,
Тяга нежная, тяга грустная…
К пирожкам сокровенная тяга…
Как боролся с ней слоник-бедняга!
Но и новый костюм ему тесен,
А желудку всё хочется песен –
Сдобных песен горячих ватрушек
И напевов маковых плюшек.
Если скушать печенье миндальное,
То уходит мирское, банальное.
С безрассудно-клубничным пломбиром,
С демонично-клубничным пломбиром,
С беспощадно-клубничным пломбиром
Воспарить бы над суетным миром!
Скоро-скоро добрые слоники
Затрубят на твоём подоконнике,
И восславят капустный пирог,
Необузданно-вкусный пирог.
Друг есть друг, он смолчит о диете,
Романтично вздохнёт о конфете.
Дружба тихая, неторопливая,
Откровенье варенья со сливою.
Миг прозрения, миг понимания
(Есть в эклерах тайное знание),
Полнота – что-то вроде отличия, –
С полнотою приходит величие.
И величия, и благодушия
Достигаешь, изысканно кушая.
Загадочное явление
Всю ночь, до звонка будильника,
Хлопает дверь холодильника.
Хрумканье, чмоканье… Вилочки звяк…
Может, на кухне завёлся хомяк?
А нет хомяка, – не иначе,
Сам холодильник хомячит!
Извините!
Понаехал я тут в Москву,
Сам не знаю, зачем живу,
Понаехал, вконец обнаглел,
Да и шляпу ещё надел…
Шесть соток любви
Невольно по скуле течёт слеза:
Здесь пальмы чуждые и чуждая олива,
А там, в России, репа сохнет без полива.
В саду бесчинствует соседская коза.
Не для меня заморские дары:
Газоны, клумбы и широкие дорожки.
Эх! Насадить бы здесь редиски и картошки.
Хочу туда, туда, где комары.
Подсвечена фонтанная струя.
Здесь виллы: статуи, цветы и колоннада.
Но дача мне мила шестого круга ада,
В ней, скособоченной, душа моя.
И пусть со мной, как ласковый прибой,
Нежны весёлые корыстные красотки,
Что мне они, когда любви земные сотки
В России мне отмерены судьбой!
Фрязино
Славный город Фрязино! Тихие края.
Здесь живут волшебники, главный – это я.
Здесь такие женщины! Понимаешь вдруг –
Невозможно вырваться из хороших рук.
Ночь, фонарь, аптека, дивный гастроном.
Храм в душе возводится или космодром?
Мирные, целебные, горние места.
Поглядишь с балкона, скажешь: «Лепота!..»
Рядом, в Ивантеевке, песенки поют,
Там работать незачем. Фикусы, уют.
А ещё есть Щёлково – рай, земля чудес.
Если б жил я в Щёлково, стал богат, что Крез.
Дальше – город Пушкино, там в любой мороз
Крокодилы ловятся и растёт кокос.
Там живут поэты, каждый мудр и смел,
Каждый в чём-то Пушкина превзойти сумел.
Говорят, за Пушкино, в буре снеговой,
Бродят люди странные с пёсьей головой.
Ничего не сеют, ничего не жнут.
Ну и пёс бы с ними. Я останусь тут.
Дон Жуан
– Где вы сеньора? Здесь дует и сыро.
Кошки и мусор в дебрях инжира…
Кто мне горчичник поставит на спину?
Здесь под балконом сей мир я покину…
– Сам Дон Жуан! Это честь и награда.
Где же вы были? О, как я вам рада!
Как же люблю я дуэли, осады,
Страстные взгляды, стихи, серенады!
Видите пыль? На гнедой кобылице
Муж мой, как дьявол рассерженный, мчится.
Он улыбнётся нам всем непременно:
Вам – кровожадно... мне – вожделенно.
Бросит перчатку и выхватит шпагу.
Как же люблю я кровь и отвагу!
Дело своё он и любит и знает:
Лихо фехтует, красиво пронзает…
Стойте! Куда вы! Я жду поединка.
Вы бессердечны! Не сердце, а льдинка…
Где же любовный ваш пыл легендарный?
Ах вы, обманщик!.. Жестокий!.. Коварный!..
Танец с тонометром
По недугам крупный спец
И певец аптеки,
Был я тоже удалец,
Только в прошлом веке.
Нет весёлых звонких шпор,
Нет и стрел в колчане.
Поскачу во весь опор
На коне-диване.
Развесёлая гульба,
Грозная атака
И спортивная ходьба
Под себя, однако.
Опа! Опа!
Творожки-овсянка…
Что не смотришь на меня,
Девушка-смуглянка?
Брату
Что знаем мы о львах?
Лев – царь зверей?
Всё может быть:
Он иногда бывает в зоопарке
И там рычит, увидев лань.
Что любит Лев?
Он любит рисовать рекламки, пустяковины, виньетки.
За это хочет получать зарплату.
Какой он странный, этот Лев,
За месяц расшатавший десять стульев,
Пробарабанивший до дыр клавиатуру
И изглядевший восемь мониторов!
Что знаем мы о Льве?
Брал телеграф (вернуть забыл),
Но легендарно станиславствовал,
Кричал себе: «Не верю!»,
Раскачивал Качалова на дружеских качелях
И Мейерхольду говорил: «Что, брат?»
Что знаем мы о Льве?
В нём много плюшек и варенья, и улыбок.
Когда включает он пропеллер за спиною,
То веет счастьем и приходит вдохновенье,
И каждый мальчик забирается на стульчик
И беспощадно мандельштамит до утра.
Что знаем мы о львах?
Что Лев большой.
На нём так любят виснуть дети,
А он большой, большой, как торт,
И столь, должно быть, сладкий,
Что женщины облизывают губы,
И томно тянут пораженческое «о-о-о!!!»
Что знаем мы о львах?
Пожалуй, ничего…
К тебе
Я шёл отважно, в одиночку,
Лишь так хожу я на свиданье.
А город всё не ставил точку
В могучей драме созиданья.
Он приучал нас жить неброско
И что-то строил, что-то рушил.
Под слоем пыли и извёстки
Сгибались у прохожих уши.
Он, как патологоанатом,
Вскрыл потроха у теплотрассы,
И я, споткнувшись о лопату,
Познал истоки декаданса!
Из ямы, что страшнее ада,
Я лез наверх, как Терминатор,
Но придавила эстакада,
И переехал экскаватор.
Я полз, слегка лишённый лоска.
У нас, жильцов, свои забавы:
Вновь балансировал на досках,
И выбирался из канавы.
К твоей живительной улыбке,
К рукам, что ласковы порою,
Карабкался по глине липкой,
По терриконам новостроя.
Я шёл, я плыл на нерест, в гости
(Пахучи городские воды),
И чарли-чаплинскою тростью
Стучал в закрытые проходы!
Припоминал родные губы
И вымирал, как мастодонты,
С душой, изношенной, как трубы,
С душой, не знающей ремонта.
Белый флаг
Кто поверит, что в квартире
Жил один я, тих и сир,
А не вместе с лошадями
Полк весёлых кирасир?
Одинок, что император.
Сам готовлю свой обед.
Едкой гарью Ватерлоо
Потянуло от котлет.
Может, надо витаминов?
Слабость, зимняя хандра.
Но опять касаюсь фото,
Там иные вечера!
Там победный взгляд богини.
И какой возможен спор?
Признаю несовершенство,
Принимаю приговор.
Это участь одиночек,
Это участь бедолаг:
Из неглаженых сорочек.
Поднимаю белый флаг.
Танго на подмосковной кухне
Я возвещаю тебе великую пагубу зноя…
Сен-Жон Перс
Если ты – игра и тайна,
Если ты – магнолий милость,
В ритм крадущегося танго,
В Аргентину позови,
Чтоб на кухне подмосковной
Сердце сельвы влажно билось,
И сухие губы пампы
Умоляли о любви!
Пусть к нежнейшей орхидее
Кактус тянется колючкой,
И Ла-Плата мокрой лапой
Тронет робкое окно.
Пылкий гаучо застонет,
Выводя «Бесса ме мучо!»,
Ведь любимой взгляд олений –
Патагонское вино!
Если гаучо готовит –
Кофе варит на вулкане.
У плато Большой Конфорки,
Средь несущихся лавин,
Вы спасётесь только вместе
В нежном танце игуаны,
В танце потного тапира,
В танце душном, как жасмин.
Эта ночь сгустилась в кофе,
В нетерпенье ягуара,
В страстный выдох бледной кухни,
В прорастающий орех.
Быть с любимым! Быть с любимой! –
Властный ритм, кружащий пару
Сквозь лианы смех зелёный
И мачете сочный смех.
Прощание
Записки и шифры сжигая печально,
Ты мне рассказала у нашего клёна,
Что я – биоробот, а ты – мой начальник,
Полковник разведки созвездья Дракона:
«Прощай! Там, на алой далёкой планете
Не помнят любви и не мучит разлука.
Полковник разведки умчит на ракете –
Совсем не к добру деревенская скука».
Ушла…Вот и всё. Вот и кончились игры.
В руках передатчик из чурки берёзы,
А сердце терзали драконы и тигры,
Я злился и прятал нежданные слёзы.
А мне бы коснуться тогда недотроги,
А мне целовать бы её, сумасбродку…
Но киборг-бродяга сидел у дороги
И репчатым луком закусывал водку.
* * *
Зое Мартыновой
Да, потеряли очень много
Вавилоняне и ацтеки:
Их не туда вела дорога,
Не в том они родились веке.
Ой, не туда вела дорога!
Когда б родились в нашем веке,
Тогда б столпились у порога
Шумеры древние и греки!
Забыв про горести, напасти,
Пришли и сели рядом с нами,
Пооткрывали рты и пасти
И слушали тебя часами.
Утро
Как над судьбой приподняться на самую малость?
Мне? Над судьбой? – Мне хотя бы подняться с дивана…
Так хорошо под ленивою тихой звездою
Спать… Нет любимой: она просыпается рано.
Страшно подняться: любимая мимо промчится
Шумной планетой энергии, радости, гнева,
Мощно закрутит, завертит в воздушном потоке.
Буду полдня разбираться, где право, где лево.
Входит на кухню – и тотчас выходит из ванной.
Можно ли к чуду привыкнуть? Не успеваю.
Медленный, как восхищение, как благодарность,
Вновь… засыпаю…
Восьмое марта
Я мыл и мыл тарелки жадно, шало,
Под чашек стон и сладострастный бред.
«Ещё! Ещё!» – меня ты умоляла.
Твоя рука впивалась в бледный плед.
«Ты просто лев!» – и я, взревев от мощи,
Кастрюле пригорелой рвал бока.
Скрести когтями было много проще,
И был мой взгляд подобье наждака.
«Какой ты лев! Смотри, на крыльях иней,
Ты ангел и душа твоя светла», –
И я ласкал бокалы тряпкой синей,
Тёр краем белоснежного крыла.
А веник под рукою пел виолой.
Пыхтели, мебель двигая, слоны.
Менялся мир, и ты была крамолой
И монологом чувственной весны.
А сердце ликовало, ликовало!
Я – твой! Твой щит, и я – твоё копьё.
Люблю твой смех и остренькое жало,
Твой жест вождя и планов громадьё.