История не есть ли чудовищное другое лицо, которое проглатывает людей себе в пищу?..
Не есть ли мы «я» в «Я»? Как всё страшно и безжалостно устроено.
(Василий Розанов, «Опавшие листья»)
1.
Самое странное,
никто из выживших не помнит,
в какой это было год —
одни говорят, что в этот,
другие — в тот,
третьи — вовсе наоборот,
мол, не в этот, не в тот,
а м е ж д у,
когда оставили всякую надежду
на благополучный исход,
но вот
поди ж ты, нашёлся герой...
Впрочем, начнём сначала —
там, за горой,
появилась огромная голова.
Открывала щербатый рот,
будто кого-то звала,
но позабыла слова —
или вовсе их никогда не знала.
А как голова дышала!
Хрип,
дребезжащий вдох —
ох! —
и человека как не бывало.
Среди первых, конечно, юродивые,
одинокие лёгкие старички
и беспризорные дети.
Затем в расход пошли смельчаки —
размахивая палками и кулаками,
подходили вплотную к якобы спящей башке,
но — хрип,
дребезжащий вдох —
ох! —
и эти
исчезали в огромном щербатом мешке.
Случалось,
голова заходилась в кашле —
поднимался ветер,
летели наружу вчерашние
обрывки пережёванного тряпья,
пряди волос,
пёрышки воробья,
невесть как попавшего под раздачу —
и это была удача
для тех, кто оказывался вблизи —
смрадный выдох их относил
далеко
от погоста щербатого.
— Распроклятая
тварь! — плакали те, кому было о ком.
Держали своих детей под замком,
старики, как дети,
друг друга держали за руки.
А глазищи янтарные
не отпускали ни ночью, ни днём —
жгли холодным огнём.
Держись-не держись,
жизнь
непоправимо легка —
вдох! —
и нет её.
2.
Издалека —
пыльный плащ,
большой капюшон —
за гору странник пришёл.
Слушал плач,
слушал стон,
смотрел на пустые дома.
Обносилась осень,
уже и зима
шла на убыль,
приближалась весна —
или это только казалось
и всё
происходило м е ж д у?
— Есть надежда, —
прошелестел
голос глухой. — Путь плохой,
распутица.
Однако пойду — чего не миновать,
то и сбудется.
Поднялась метель —
и странник пропал.
Около головы его никто не видал —
ни следов, ни плаща —
ничего,
будто и не было никогда его.
Махнули рукой —
пройдоха!
И продолжили жить —
от выдоха до вдоха
головы.
…Быстрее молвы
шёл странник —
утром ли ранним,
на закате ли,
даже ночью густой
он уходил от головы.
План был простой —
обойти гору вокруг
и, приглушив каблук,
нанести удар со спины,
разбить затылок щербатой гадине.
Круг замкнулся.
При свете полной луны,
на краю неглубокой впадины
странник увидел её —
и стоял до рассвета,
не в силах поднять руки —
запеклись
на кривой спине рваные раны;
протянуты вдоль земли,
немногим толще берёзовых веток,
лежали недвижные ноги;
убогие
руки подвёрнуты под себя.
— Свят, свят, свят… —
из-под плаща показалась
тонкая кисть. — Крестись-не крестись,
хоть ты, голова, велика,
не жалела ни малого, ни старика,
как же мне тебя пожалеть?
Странник начал петь
колыбельную —
спи,
спи,
спи…
Хриплый свист
вырвался из чахлой груди.
— Господи, помоги!
Удар.
Поднимается пар
из земляного нутра —
спать пора! —
последний вдох —
ох! —
голова забирает с собой
на вечный покой
два захудалых двора.
Пар
становится гуще —
не видно ни зги.
— Господи, помоги!
…Когда прояснилось,
люди,
безумные в горе своём,
увидали её —
странницу в пыльном плаще,
капюшон лежал на плечах.
— Ах! —
слепая ярость
захлестнула и молодость, и старость —
так вот о н а,
многоликая гадина!
Верни украденных!
Мелькали плети, рогатины, батоги —
Господи, помоги! —
били,
но не добили —
ноги раздробили,
руки переломали,
выбили зубы —
устали.
Бросили в грязи —
грызи
ртом щербатым
кости убитых тобой!
Вой
утих.
Наступила ночь.
3.
…Если бы мочь
предвидеть,
знать наперёд —
не идти в обход,
не начинать с н а ч а л а!
Она не кричала —
желтели во тьме глаза,
застывали смолой.
Там, за горой,
набухала огромная голова —
открывала щербатый рот,
будто кого-то звала,
но позабыла слова.
А когда-то — знала.