Жеребёнком он был ещё, нежным и юным,
Отвыкать начинающим сладкую струйку сосать.
Были грохотом выстрела детства оборваны струны,
И на травы степные, сражённая, рухнула мать.
А табун всё редел. Под рыдание жуткое вьюги
Окружила последних голодная стая волков.
И лишился тогда и отца он, и первой подруги,
И один избежать лишь сумел алчных, острых клыков.
Миновала зима, и цветами вся степь расцветает.
Но в зелёном просторе тоскливо он бродит один.
А любви нерастраченной сила в нём буйно играет,
И безрадостно мечется он, сам себе господин.
И вдруг ржание слышит призывное. Снится?
Не встречал он в степи больше диких коней.
Нет, там голос Её! Там зовёт кобылица!
По зелёному морю стремится он радостно к ней.
И не хочет он видеть – не та, не степная!
Она кличет его! Так судьба, повезло!
Под безусым корнетом стоит, его ждёт вороная,
С золочёной подпругой на ней дорогое седло.
Рассекает он травы, на землю копытами стелет,
Там она! Ничего он не видит вокруг.
Во влюблённое сердце ему метко целит
Из английского штуцера стройный холёный барчук.
Вспыхнул жёлтый огонь, и в объятия травы
Принимают его, в свой зелёный степной океан...
Так лишь ради пустой офицерской забавы
В даль минувшего канул последний тарпан.
Так бывает нередко у нас, и любви ожидая
На игривый призыв устремляется глупый юнец.
Но встречает насмешку. Она, ему сердце пронзая,
Ранит так же, как тяжкий, бездушный свинец.