Башка моя — колодец,
дремучий и чужой,
где сумрачные плоти
прощаются с душой,
где время цепенеет
в медовую смолу,
и где вода пьянеет
и тянется к столу,
где сгинули царевны,
катящие клубки,
и превратились гребни
в леса и соловки,
и дух стоит еловый,
и стонет Мандельштам,
что у себя в столовой
грозы не переждал,
и топают солдаты
в обмотках на войну,
а мать кричит: "куда ты?",
а сын: "спасать страну!",
и Аннушки напрасно
скрывают передоз,
и разливают масло,
спеша под паровоз,
и мценские макбетши,
и толпы лорелей
не знают места лепше
башки дурной моей.
Чего им всем не спится
в башке моей ночной,
и все идут то(на)питься
(в) водицы(е) сволочной,
холодной_подколодной
колодезной_хмельной
и лезут плотью потной
в коханый мир инОй.
Разбойничьи их орды
срываются с луны
и прут — какого чёрта? —
до каторжной сумы,
до нищенской котомки,
юродивой тропы,
куда бредут потомки,
ведомые в рабы
(черным-черно в их файлах,
и в матрицах пиzдец:
сиг[тик]ают все повально —
и жнец, и швец, и чтец).
И что им всем топиться
приспичило — увы! —
в колодезной водице
бессонной головы...
12 июня 2018