Перевод:
Полночь пробили куранты. Над старинным фолиантом,
Разъяснявшим дилетантам суть науки бытия,
Задремал я. Сквозь дремоту мне почудилось на йоту,
Будто в дверь стучится кто-то. «Что за чёрт?» – подумал я, –
«И кого в такое время чёрт принёс?» – подумал я,
Но не понял ни х@я.
Был декабрь. Той ночью длинной от решётки тень каминной
На полу моей гостиной извивалась, как змея.
С нетерпеньем ждал я утра. В древней книге «Камасутра»
Как она и ни премудра, не нашёл ответа я,
Без Линор как жить, ушедшей в поднебесные края.
Ни полслова, ни х@я!
Ужас сеял шторы шелест. У меня дрожала челюсть.
А в больном мозгу вертелись сцены инобытия.
В унисон ударам сердца с частотой четыре герца,
Чтоб совсем не разболеться, повторял ритмично я:
«То, должно быть, гость стучится в двери моего жилья.
Запоздалый гость стучится в двери моего жилья.
Гость – и больше ни х@я».
Всю в кулак собравши волю, овладев самоконтролем
(Не без рюмки алкоголя), громко я сказал: «Друзья!
Извините, казус вышел. Вы стучали тише мыши.
Возраст-пол я не расслышал, – ведь не слышно ни х@я!»
За накладку извиняясь, открываю двери я, –
Тьма – и больше ни х@я!
Я стоял, разинув вежды, преисполненный надежды.
Ни один из смертных прежде не посмел мечтать, как я.
Молчалива, как могила, тишина с ума сводила.
Только эхо возвратило слово, что промолвил я.
Я сказал: «Линор?» – и эхо всё вернуло без вранья.
Эхо, – больше ни х@я!
Возвращаюсь восвояси. Вся душа как на фугасе.
Кто-то вновь в окно дубасит, не давая мне житья.
Я сказал: «Определённо, что-то с сеткой там оконной.
Дай - ка, собственной персоной изучу загадку я!
Полно, сердце, колотиться! Разгадал загадку я:
Ветер, – больше ни х@я!»
Только я открыл задвижку, как кокетливо, с одышкой,
На негнущихся лодыжках, колыхаясь как ладья,
Ворон вышел из засады. Без поклона, без доклада
Он взлетел на бюст Паллады. Сел, дыханье затая.
Над дверьми на бюст Паллады сел, дыханье затая.
Сел, и больше – ни х@я!
Чтоб облезлый чёрный ворон соблюдал такой декорум,
Мне смешным казалось вздором. И сказал шутливо я:
«Хоть невзрачная ты птица, порох есть в пороховницах,
И, должно быть, в ягодицах ягод, как у бугая!
Как звучит твой полный титул там, за гранью бытия?»
Каркнул ворон: «Ни х@я!»
Потрясён был безгранично я таким ответом птичьим:
По звучанью – неприличный, по уму – галиматья.
Но нельзя не усомниться, что найдутся очевидцы,
Наблюдавшие, как птица или кто-то из зверья
На скульптурный бюст над дверью взгромоздились, вопия,
Что зовут их «Ни х@я».
Он напомнил этой фразой звук прощальный унитаза:
Словно душу слил – и сразу стих, пером не шевеля.
Бормотал я, разуверясь: «Все друзья куда-то делись,
И надежды разлетелись будто стаи воронья.
На рассвете вслед за ними улетит и мой судья».
Каркнул ворон: «Ни х@я!».
Вздрогнул я одновременно с попаданием отменным.
«Этот ворон, несомненно, повторяет, – думал я, –
Те слова из лексикона его бывшего патрона,
Жизнь кого шла по наклонной через терний острия.
Кто судьбе неблагосклонной тупо противостоя,
Знай талдычил: «Ни х@я!»
Чтоб мне лучше было видно, улыбаясь панихидно,
Ближе к птице первобытной пододвинул кресло я.
Лишь раскинулся я в кресле, – перепутав «то» и «если»,
Мысли разные полезли из забытого хламья.
Что хотел сказать мне ворон, воскресив из забытья
Древний возглас: «Ни х@я!»?
Размышляя над загадкой, я следил, как ворон гадкий,
Будто сердца пересадку делал, взор мне в грудь вперя.
И чем дальше время длилось, голова моя клонилась
И к подушке прислонилась золочёного шитья.
Той же, кто покрыл подушку тем узором из шитья,
Не лежать здесь ни х@я!
Атмосфера стала дымной от курильницы незримой.
Налетели серафимы, в медь торжественно трубя.
Я воскликнул: «Недобиток! Это ж сам Господь напиток
От твоих моральных пыток посылает для тебя!
Память о Линор сотрётся – и здоровым буду я!»
Каркнул ворон «Ни х@я!»
«Прорицатель! Кто б ты ни был: дьявол, птица, или рыба –
Наплевать, каким изгибом ты попал в мои края, –
Ты скажи лишь, бога ради: не найдётся ль в Галааде
В магазине иль на складе мне бальзама для питья?
Чтоб мне светлой стороною повернулась жизнь моя.
Каркнул ворон «Ни х@я!»
«Прорицатель! – повторяю – Птица ль, чёрт, исчадье Рая!
Небесами заклинаю, Бога истово хваля:
Суждено ли в райском саде, как я стану нем и хладен,
Мне с Линор на променаде снова встретиться с нуля?
Заключить её в объятья и пропеть: «Алилуйя!»?
Каркнул ворон «Ни х@я!»
«Это дьявольское слово – знак прощанья рокового!
Подобру и поздорову убирайся от меня!
Прихвати с собой те перья, что разбросаны над дверью
Отдохну душой теперь я от бесстыдного вранья.
Клюв свой вытащи из сердца и, считай, в игре – ничья!»
Каркнул ворон: «Ни х@я!»
И минорным си-бемолем он сидит как на приколе,
Прилетевший ниотколе демон инобытия.
С бюста бледного Паллады смотрит отрешённым взглядом,
На полу в лучах лампады тень его как западня.
И душа из этой тени, лишь туда-сюда снуя,
Не воскреснет ни х@я!
Оригинал:
E.Poe
The Raven
(1844-1849)
Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore -
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door -
`"Tis some visiter", I muttered, «tapping at my chamber door -
Only this and nothing more."
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; – vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow – sorrow for the lost Lenore -
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore -
Nameless here for evermore.
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me – filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
"Tis some visiter entreating entrance at my chamber door -
Some late visiter entreating entrance at my chamber door; -
This it is and nothing more."
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
«Sir», said I, «or Madam, truly your forgiveness
I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you» – here I opened wide the door; -
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, «Lenore?»
This I whispered, and an echo murmured back the word, «Lenore!»
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
«Surely», said I, «surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore -
Let my heart be still a moment and this mystery explore; -
`Tis the wind and nothing more!"
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door -
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door -
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
«Though thy crest be shorn and shaven, thou», I said,
"art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven wandering from the Nightly shore -
Tell me what thy lordly name is on the Night`s
Plutonian shore!"
Quoth the Raven «Nevermore.»
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning – little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door -
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
With such name as «Nevermore.»
But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered – not a feather then he fluttered -
Till I scarcely more than muttered «Other friends have flown before -
On the morrow he will leave me, as my Hopes have flown before."
Then the bird said «Nevermore.»
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
«Doubtless», said I, «what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful
Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore -
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of `Never – nevermore.`"
But the Raven still beguiling my sad fancy into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore -
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous bird of yore
Meant in croaking «Nevermore.»
Thus I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom`s core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion`s velvet lining that the lamp-light gloated o`er,
But whose velvet-violet lining with the lamp-light gloating o`er,
She shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor.
«Wretch», I cried, «thy God hath lent thee – by these angels he hath sent thee
Respite – respite and nepenthe from thy memories of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost
Lenore!"
Quoth the Raven «Nevermore.»
«Prophet!» said I, «thing of evil! – prophet still, if bird or devil! -
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted -
On this home by Horror haunted – tell me truly, I implore -
Is there – is there balm in Gilead? – tell me – tell me, I implore!"
Quoth the Raven «Nevermore.»
«Prophet!» said I, «thing of evil! – prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us – by that
God we both adore -
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant
Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore -
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore."
Quoth the Raven «Nevermore.»
«Be that word our sign of parting, bird or fiend!»
I shrieked, upstarting -
"Get thee back into the tempest and the Night`s
Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! – quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"
Quoth the Raven «Nevermore.»
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon`s that is dreaming,
And the lamp-light o`er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted – nevermore!