Я пишу тебе, Элли, в твой богом забытый Канзас.
Только вспомнишь ли? Я – твой ржавеющий дровосек .
Вот, случился со мной, непутевым и глупым казус…
Я берёг его, честно, берёг. Как не мог человек.
Я его укрывал от дождей и хранил от солнца.
Я отстирывал пятна, крахмалил, латал и шил…
Только, как оказалось, не стоило и червонца
То, что я с таким жаром в груди у себя хранил.
Рассыпалось оно, это шелковое, в ладонях.
Было сердце – остался по ветру летящий прах.
Все обман. Почему только к этому не готовят?
Если нет его, сердца, – то где поселился страх?
Я бы мог быть одним из добрейших в суровом мире,
Поселить в своем сердце бездомных больных котят.
Я любил бы Гингему. Нет, честно. Я б смог, осилил.
Не сильней, чем тебя, но не хуже, чем всех бродяг.
Я ведь знал это, Элли, я чувствовал всем железом –
Что не хватит надолго подарочка старика.
Этот алый лоскут будет временем в прах истерзан,
Не останется пыли на ржавых моих руках.
И теперь я пустой и нелепейший из конструкций,
Полуржавый, скрипучий, не чующий рук и ног.
Только если ты вдруг пожелаешь сюда вернуться,
Я пойду за тобой самой длинной из всех дорог.
Береги свое сердце, оставь, если сможешь, целым.
И найди для меня самый маленький уголок.
Я любил бы тебя, только нечем, родная Элли.
Потому что я сердце из шелка не уберег.