(фрагмент из романа)
Себя ей представлял, как лев лисе,
он с вечера. СердцА сверял по стуку.
Усилием могла она в лице
бесстрастность сохранять, отчасти скуку:
– Настолько, Жан, ты зря разгорячён,
что пыл мне твой не станет интересным, –
поскольку Жан слыл тёртым калачом,
ей нужно было быть настороже с ним.
Разгородив лишь веером телА,
кокетка отстранилась, но был полон
лукавства женский взор: не удирай,
пусть даже будешь назван балаболом.
Влюблённый знать не мог, где будет край
дозволенного в речи. Пел осанну.
Как должно, с придыханием играл
на нежных переходах голос Жана:
– Когда, любя, твою я слышу речь,
глаза свои распахиваю шире.
И хочется рукам без спросу лечь,
на грудь твою, ничуть не дебоширя.
– Не знаю, от кого сейчас шалеть:
от слов твоих опасных, от скворцов ли?
– Ты птичий этот хор не слушай впредь!
Все, кроме нас тут, филины и совы!
Я вижу нас двоих сегодня там,
где ночь воспринимается Эдемом!
Неважно, кельям иль особнякам
вновь отдаёт симпатии страсть-демон.
Во мне ещё пока не умер принц
на белом скакуне! Вскипит страсть морем!
И пусть нам позавидует мир птиц!
– Поёшь ты соловьём неугомонным!
Вновь выпил ты вино и за себя,
и даже за меня, без остановки.
При мне так никогда не зашибал
ты прежде на исходе скромной днёвки.
Опасным направленьем бодрый пыл
твой в полночь не по нраву мне, однако.
Не много ли ты, Жан, употребил
на ужин нынче афродизиаков?!
– Твой образ в мыслях, как на полотне,
удерживая, жду с тобой свиданий.
А что же остаётся делать мне
в погоне за тобой, неблагодарной?!
Молиться о взаимности с благим
намерением в пику всем порокам?
Лишь шлейфами своих комет долги
отдаст нам небо. Нет в молитве проку!..
Сгорала тихо свечка. Медляки
танцующего пламени с потоком,
в который устремлялись мотыльки
(а может быть, флюиды), стали Роком
для всех, в огне сгоравших ненароком.
Глаза юнцов – полночные стрелкИ –
взаимностью искрились. Не пороком...
…К безумцам поворачиваясь боком,
вис Месяц за окном – напрасно «вор»
вниманье крал их, словно ненароком.
До вздохов приглушенный разговор
возобновлялся шёпотом вдруг робким.
Ночь – царствующий в комнате гравёр –
изыскивала тьме путь зорким оком...