Владимир Попов
ОЗЕРО
(филологический роман)
часть 17
ДВА ВЕДРА КАРТОШКИ
В конце сентября мы с Ветой взяли большие сумки и пошли на рынок за картошкой. Тамбовскую картошку продавали вёдрами с машины вместе с кусками прилипшего чернозёма. Погода стояла тёплая: «бабье лето» в этом году растянулось на две недели, и осенняя печальная красота каждый день радовала душу.
– Прочти свои знаменитые стихи про рынок, – попросила Вета.
Малаховский рынок. Малаховский рынок:
две тыщи сапог и три тыщи ботинок.
Две сотни галош, два десятка лаптей.
Две тыщи старух и голодных детей.
По кругу летают вороны и галки
и солнце сверкает, как бублик на палке.
Толпа наплывает от самых ворот –
гудит и играет, как водоворот.
Зять волоком тащит бычка за козою,
и сваху, и тёщу со рваной ноздрёю.
Как рыба в затоне, снуют уркаганы:
держите пошире мешки и карманы!
Безногий сидит на земле меж рядами;
три карты лежат, словно в «Пиковой даме».
И голос далёкий, сквозь запах овчины:
– Картину купите! Купите картину!
На платьишках латки, на кофточках латки.
И всюду лотки, и лотки, и палатки.
Как бельма белеют молочные банки.
Хлеб чёрный ломтями и в чёрных буханках.
Стою на углу я, худой, заикастый:
– Купите, пожалуйста, «Русские сказки».
А рядом проходят конвойный и пленный…
Малаховский рынок послевоенный.
– Это, прям, эпос какой-то… Молоток! – похвалила Вета и похлопала меня по плечу.
– То же самое заявляет мой старый томилинский друг Марк Ляндо. Классика – она и в Малаховке классика! – возгордился я.
Настроение было такое хорошее, что даже не хотелось сразу идти на рынок и обременяться картошкой, и мы двинулись в парк-сад к Летнему театру. Когда подходишь ко входу в Парк, то уже попадаешь в декорации иной реальности. Высокое и массивное воротное сооружение с боковыми помещениями для билетёров уже настраивают на праздничный лад.
Сколько раз я бывал здесь: и на танцах, и в кино, и на концерте лилипутов, и на выступлениях ансамбля «Орэра». Здесь смотрел китайские патриотические фильмы и удивительную французскую кинокартину с Луи де Фюнесом в эпизодах: «Папа , мама, служанка и я».
Здесь гуляли с друзьями или с подругой. Иногда пили, дрались… всего не упомнишь!
Сегодня было здесь тихо… Несколько молодых мамаш с колясками, редкие одинокие пары темнели на скамеечках. А там, в глубине Парка, две девушки-всадницы на белых лошадях двигались вдоль ограды…
Театр был закрыт, и по его ступенькам у входа и между колонн бегали-играли две кошки – чёрная и белая. По дорожке прошла кучка подростков, и некоторые из них держали за горло полупустые бутылки с пивом, словно дохлых цыплят.
Мы купили два ведра картошки и поволоклись с сумками домой, отдыхая возле заборов.
ПОГОРЕЛЫЙ ТЕАТР
Через две недели Летний театр сгорел…
В ночь с 7-го на 8-е октября 1999 года.
Сгорела легенда двадцатого века!
Сгорел: «Полукруглый фасад здания, украшенный шестью ионическими колоннами, образующими глубокую лоджию, по сторонам которой поставлены закрытые портики с двумя пилястрами, завершающиеся вверху декоративными надстройками».
Сгорел полутёмный зал, наполняемый зрителями на дневном сеансе «Волга-Волга», когда шевелились призрачные тени, прояснялись силуэты, где разговаривали шёпотом и хором смеялись, а сквозь щели в досках проскальзывал солнечный луч, и если кто-то попадал в него, он вспыхивал ярким светом…
Сгорело: «Помещение оркестра перед сценой. Партер с горизонтальным полом, окаймлённый с боков 12-ю ложами».
Сгорела сцена, на которой шли спектакли Художественного театра, театра Корша, Оперетты, театра «Летучая мышь», театра Нелюбина, «Кривого зеркала», Малого театра…
Где выступал выдающиеся мастера сцены: А. А. Яблочкина, М. М. и В. А. Блюменталь-Тамарины, О. О. и П. М. Садовские, М. М. Петипа, И. Н. Певцов, Н. М. Радин, Е. М. Шатрова, В. Н. Пашенная, А. А. Остужев, А. Г. Коонен, Ф. Г. Раневская…
Где пели: Ф. И. Шаляпин, Л. В. Собинов, А. Н. Нежданова, В. Р. Петров…
Танцевала прима-балерина Большого театра Е. В. Гельцер.
Пели Александр Вертинский и Вера Панина.
Веселили публику Смирнов-Сокольский, Хенкин и Ярон.
Малаховский Летний театр, на 500 зрительских мест, был построен всего за 52 дня артелью рязанских плотников и был открыт к театральному сезону 1911 года. Вероятно, в конце мая…
– Я не пойду на пепелище, – заявила Вета. – Ещё хорошо, что мы успели попрощаться с Летним театром.
Но дней через десять я всё же уговорил её, и мы пошли на пожарище.
На месте Театра теперь была пустота: никто не видел этого пустого места 88 лет. Обгорелые развалины уже увезли, и из земли только торчал закопченный фундамент. Какой-то мужик его расковыривал и вёдрами таскал кирпичи. Несколько обгорелых брёвен, словно покрытые чёрным каракулем, лежали у подножья обгорелых деревьев. Листы обожжённого железа были похожи на ветхий пергамент.
Вета нагнулась и стала собирать большие кованые гвозди с белым налётом после огня. Она зажала гвозди в руке, и мы пошли к церкви Петра и Павла. Возле здания храма хмурый строитель просеивал песок через решётчатую сетку: кучка чистого песка становилась всё больше, а мелкие камешки и мусор сползали вниз.
Мы мед-лен-но
перекрестились на кресты,
освещённые солнцем.